Обагренная Русь

Поднялся один из воинов и, поклонившись хану, обратился к пленникам на тюркском языке:

— У вас светлые бороды и голубые глаза. Вы не похожи на всех, кого мы встречали до сих пор. Хан милостив, он дарует вам жизнь. Но скажите, кто вы?

Негубка понял его, но говорил с трудом:

— Мы русские и идем с товарами в Чжунсин.

— Чжунсин падет к стопам покорителя вселенной. — сказал воин строго и покосился на хана. Тот пожевал губами, что-то невнятно выкрикнул.

— Великий Чингисхан спрашивает вас, — перевел воин, — что это за племя — русские — и почему он до сих пор ничего о них не слышал?

— Мы живем далеко, очень далеко, — объяснил Негубка.

Чингисхан спрашивал, Негубка отвечал, воин едва успевал переводить:

— Что значит — далеко?

— Мы шли сюда целых два года.

— И велик ваш народ?

— Очень велик. А живет он в лесах от Варяжского до Русского моря.

Чингисхан улыбнулся, в глазах его засветилось лукавство:

— Разве два года пути так уж и далеко?

— Далеко, великий хан, — отвечал Негубка. — И не всякий отваживается пуститься в такую дорогу.

— Но ты же отважился?

Негубка молчал.

— Значит, ты храбрый человек?

— Всякий русский храбр, — с достоинством ответил Негубка и прямо взглянул в глаза Чингисхана.

— Хорошо, — сказал Чингисхан, — я не причиню вам зла. Ступайте к себе на родину и расскажите обо всем, что видели. Велико Тангутское царство, но я покорю его. Мои бесстрашные тумены пройдут по всей земле. И не так уж много минует лун, как познают силу моего оружия и в ваших пределах...

Словно страшный сон это был. Потрясенные, Негубка с Митяем вышли из шатра.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Ох, и живуч был род Михаила Степановича! На что совсем уж было зачах он после того, как сел на отцово место Димитрий, — Мирошкиничи-то давние их были враги. Так нет же — воспрял.

Новый посадник Твердислав весь был в своего батюшку: так же настырен и изворотлив.

Пораскинув мозгами да пооглядевшись вокруг, понял он, что по батюшкиной стезе ему не идти. Слишком извилиста и опасна она была, едва не привела его к гибели. Твердислав решил князю Всеволоду ни в чем не перечить, с боярами против него не замышлять, а жить себе поживать в свое удовольствие: пить, пока пьется, плясать, пока пляшется.

К юному Святославу на Городище стал он первый ходок (после недавнего позора князь побаивался жить в городе), а еще взялся он обхаживать давнего своего знакомца Словишу, который еще при старом Якуне помогал Всеволоду утверждаться в Новгороде, а теперь после того, как отошел от дел Звездан, снова вошел в прежнюю силу. Не обходил Твердислав вниманием своим и Веселицу, разбитного дружинника, Словишиного дружка, — тот и вовсе был покладист. Однако же примечал новый посадник, что хоть и хмелен через день Веселица, а Всеволодово право блюдет строго.

А еще пустился Твердислав на поклоны к Митрофану — владыка был строг и неподкупен, но падок на лесть. Черту эту за ним Михаил Степанович не приметил — сын же его был зорчее. Даже в споры с Митрофаном пускался Твердислав. А всё для чего? А всё для того, чтобы побиту быть и после признаться владыке:

— Умен ты, отче. Зело начитан, и мне тягаться с тобою грешно.

Со Словишей вел Твердислав иные разговоры. Помнил, как не любил он Якуна.

— Эко осерчали новгородцы на Димитрия Мирошкинича, погребать не хотели, — говорил он. — Да невдомек им, что обитается на юге еще один Димитрий — тот пострашнее Мирошкинича будет...

— Уж не про сына ли ты Якуна Мирославича? — с подозрением посмотрел на него Словиша. — Одного только я не пойму — к чему склоняешь беседу?

— К чему склоняю, про то ты и без меня догадался, — подмигнул Твердислав. — Али мало попортил крови Всеволоду Якун? Небось его дочка была за Мстиславом, когда собирал тот новгородскую рать против Владимира. Старое долго не забывается...

— Старое не забывается, да всегда ли на старое свернешь?

— В Новгороде — не в Понизье. Здесь бояре твердые, порядки свои, заведенные от дедов, оберегают и чтут. Стоит искре упасть, а пламя само займется...

— Что-то не договариваешь ты, Твердислав.

— А вот поразмысли-ка, слушки-то, что на торгу обретаются, собери, — ежели умен, так и сам поймешь.

— Слушки, сказываешь? — насупился Словиша: как же так недоглядел он; почто Веселица меды пьет, а мышей не ловит; почто посадник идет к нему с тревожной вестью?

Твердислав насладился растерянностью Словиши и тут же перевел разговор на другое. Но у дружинника словно кол засел в голове. Вокруг одного и того же крутились мысли. Не выдержал он:

— Откуда Димитрий Якунович весть подает?

— С юга и подает, — ждал его вопроса Твердислав, отвечал бойко, словно повторял заученное.

— Ох, и мудришь ты, посадник, — смеясь, погрозил ему пальцем Словиша. — Все знаешь, да задорого продаешь.

— А ежели и продаю?

— Всему своя цена. Да только Димитрий и тебе не приятель. По глазам вижу — встревожился ты, боярин.

— Чего ж мне тревожиться-то?

— Сам знаешь. Придет Димитрий — тебе несдобровать. Так что цена новости — твой посох, посадник. Не юли, а напрямик мне сказывай: что пронюхал-то?

— Что пронюхал, то со мной. А ты прав: Димитрий мне — яко рыбья кость поперек горла... Ну так слушай, Словиша: не все спокойно в Новгороде. Ждет кой-кто великих перемен.

— Кому перемены на руку? Ты мне имя назови.

— Что имя! Рядом сидишь с супостатом на боярском совете, а мыслей его не прочел.

— Неужто Ждан?

Вспомнил Словиша вечно потную, угрястую физиономию боярина, и тошно ему стало. Громче всех кричал Ждан за Святослава, больше всех клялся в преданности

Всеволоду. Так вот что скрывалось за его покорством и готовностью услужить! И верно: худо ловит мышей Веселица — у Ждана на дворе он первый бражник. Говорят, и чара особая для него боярином припасена, никто к ней не притрагивается.

Нашептывал Твердислав Словише:

— Так ежели кликнут Димитрия, нешто потерпит он у себя понизовский дух?

— Значит, и о перемене князя ползет слушок?

— Ползет, еще как ползет...

— Да кого же хотят Ждан и те, кто с ним, на место Святослава?

— Мстислава торопецкого!

Аж за сердце схватился Словиша — больно кольнуло его в левый бок.

— И уж послали к Мстиславу своих людей?

— Чего не знаю, про то не скажу, — помотал головой Твердислав.

«Вот и ладно, — подумал он, — хорошо раззадорил я Всеволодова дружинника. Пущай дальше сам разматывает клубок».

Стал Словиша клубок разматывать, кликнул к себе Веселицу, набросился на него с упреками:

— И где только тебя носит, когда под носом крамолу куют?

От Веселицы сладко медами пахло, глаза улыбались с вызовом.

— Ты о чем, Словиша?

— А вот о чем: слал Ждан гонцов в Торопец...

— Так они у меня в порубе сидят!

Будто ножом отрезал Веселица. Словиша рот открыл от изумления: как же так?

— Сидят, да и всё тут. Не зря припасена у боярина для меня особая чара.

Да и верно — не зря. Только теперь по-настоящему оценил своего дружка Словиша. Мед-брагу пей, да дело разумей. Провел-таки Ждана Веселица, а тот и рад, что ушли гонцы за Волхов, думает, поди, что приближаются они к Торопцу.

Твердислав, узнав про новость, досиживал у Словиши вечер, как на раскаленных угольях. Все не терпелось ему уйти поскорее. Но и послушать хотелось, о чем еще говорить станут Всеволодовы дружинники.

А те быстро раскусили посадника и повели сторонний разговор — Веселица хвастался, как запорол днесь в

Зверинце набежавшего на него медведя.

— Врешь ты все. С такими-то хмельными глазами собака тебе заместо медведя показалась, — издевался над ним Словиша.

Веселица горячился, боярин хмыкал, не зная, на чью сторону встать: ежели молчать будешь, обидишь Словишу, а ежели, не ровен час, не то слово выронишь, так припомнит Веселица.