Страница 3 из 15
Он двинулся, как будто хотел взять под уздцы Молнию, и я быстро повернул коня, чтобы тот мог испугать близнецов своими большими желтыми зубами, которые только что впились в лицо недавно рукоположенного священника. Близнецы отступили.
— Аббата Уитреда! — повторил первый близнец. — Самого праведного человека из когда-либо живших на земле!
— Он набросился на меня, — сказал я. Я не собирался убивать старика, но бесполезно было объяснять это близнецам.
— Ты будешь страдать за это! — возопил один из близнецов. — Будешь проклят на веки вечные!
Другой протянул руку в сторону презренного мальчишки на куче дерьма.
— Отец Утред, — произнес он.
— Его зовут не Утред, — рявкнул я, — и если он посмеет называться Утредом, — я взглянул на него, произнося эти слова, — я найду его и взрежу живот до костей, и скормлю его поганые кишки своим свиньям. Он мне не сын. Он не заслуживает называться моим сыном.
Человек, который не заслуживал называться моим сыном, вылез из кучи, с него стекали нечистоты. Он поднял на меня глаза.
— Так как же мне зваться? — спросил он.
— Иуда, — ответил я с насмешкой. Меня воспитали как христианина и принуждали слушать их россказни, и я вспомнил, что человек по имени Иуда предал пригвожденного бога.
Мне это всегда казалось бессмысленным. Бога пришлось пригвоздить к кресту, чтобы он смог стать их спасителем, а потом христиане обвинили этого человека в том, что это произошло из-за него.
Я думал, им следовало бы почитать его как святого, а вместо этого они поносили его как предателя.
— Иуда, — повторил я, довольный, что вспомнил это имя.
Мальчишка, который раньше был моим сыном, поколебался, а потом кивнул.
— С этого дня, — заявил он близнецам, — меня будут звать отец Иуда.
— Ты не можешь называться… — начал Цеолнот или Цеоберт.
— Я отец Иуда, — отрезал он.
— Ты будешь отцом Утредом! — закричал на него один из близнецов, а потом указал на меня:
— У него здесь нет никаких прав! Он язычник, изгой, ненавидимый Господом!
Он качал своим пальцем, едва в состоянии говорить, но потом сделал глубокий вздох, закрыл глаза и воздел обе руки к темному небу.
— Боже, — возопил он, — да падет твой гнев на этого грешника!
— Накажи его! Порази его болезнью и ниспошли мор на его урожай! Покажи свою силу, о Господи! — его голос превратился в вопль.
— Во имя отца, и сына, и святого духа, я проклинаю этого человека и весь род его.
Он перевел дыхание, а я стукнул Молнию коленями, и громадный конь продвинулся на шаг ближе к напыщенному глупцу. Я был так же зол, как и близнецы.
— Прокляни его, о Господи, — вопил он, — и в милости твоей великой низвергни его! Прокляни его и весь род его, пусть они никогда не познают благодати! Окуни его, Господь, в мерзость, боль и горе!
— Отец! — вскричал человек, который раньше был моим сыном.
Этельстан хихикнул. Утред, мой единственный сын, открыл рот от изумления.
Потому что я пнул напыщенного глупца. Я вытащил правую ногу из стремени и пнул его тяжелым сапогом, его слова резко оборвались, а на губах выступила кровь.
Он отшатнулся, прижимая правую руку к разбитым губам.
— Выплюнь зубы, — приказал я ему, а когда он не подчинился, я наполовину вытащил Вздох Змея.
Он выплюнул смесь крови, слюны и сломанных зубов.
— Ты который из двух? — спросил я другого близнеца.
Он таращился на меня, а потом собрался с духом.
— Цеолнот.
— Теперь, по крайней мере, я смогу вас различать, — сказал я.
Я не взглянул на отца Иуду, а просто уехал.
Я отправился домой.
Может, проклятье Цеолберта сработало, потому что я приехал домой, чтобы встретиться со смертью, дымом и руинами.
Кнут Ранульфсон устроил набег на мой дом. Он сжег его. И захватил в плен Сигунн.
Ничто из этого не имело смысла, по крайней мере, в то время. Мои владения находились рядом с Серренкастром, в глубине Мерсии. Группа датчан на лошадях заехала так далеко, рискуя, что им придется сражаться и они попадут в плен, чтобы напасть на мой дом.
Я мог это понять. Победа над Утредом награждала человека определенной репутацией, она могла вдохновить поэтов на сочинение прославляющих песен, но дом атаковали, когда он был почти пуст.
Они ведь наверняка бы послали разведчиков? Подкупили бы людей, чтобы шпионили для них, и узнали бы, когда я там, а когда отсутствую, и эти шпионы наверняка бы сказали, что меня вызвали в Лунден, дать совет людям короля Эдуарда насчет городских укреплений. Но они все равно рискнули попасть в беду, чтобы напасть на почти пустой дом? Это не имело смысла.
И они забрали Сигунн.
Она была моей женщиной. Не женой. С тех пор как Гизела умерла, я не взял другую жену, хотя в те дни у меня были возлюбленные.
Моей возлюбленной была Этельфлед, но она была женой другого и дочерью короля Альфреда, и мы не могли жить вместе как муж и жена. Вместо нее со мной жила Сигунн, и Этельфлед это знала.
— Если бы не Сигунн, — сказала она мне однажды, — то на ее месте была бы другая.
— Может, дюжина других.
— Может.
Я захватил Сигунн при Бамфлеоте. Она была датчанкой, стройной, белокожей и привлекательной датчанкой, рыдавшей над своим убитым мужем, когда ее оттащили от наполненной кровью канавы.
Мы жили вместе уже десять лет, с ней обращались уважительно, она купалась в золоте. В моем доме она была леди, а теперь пропала. Ее захватил Кнут Ранульфсон, Кнут Длинный Меч.
— Это было три утра назад, — сказал мне Осферт. Он был незаконнорожденным сыном Альфреда, который пытался сделать его священником, но Осферт, хотя лицом и разумом и походил на священника, предпочел стать воином.
Он был осторожен, аккуратен, умен, надежен и редко выходил из себя. Он напоминал отца, и чем старше становился, тем больше походил на него.
— Значит, это было утром в воскресенье, — уныло произнес я.
— Все были в церкви, господин, — объяснил Осферт.
— Кроме Сигунн.
— Она не христианка, господин, — его голос звучал неодобрительно.
Финан, мой друг, командовавший моим войском в мое отсутствие, взял двадцать человек для усиления защиты Этельфлед, когда та направилась в поездку по Мерсии. Она проверяла бурги, что защищали Мерсию от датчан, и без сомнения, молилась в церквях по всей округе.
Ее муж Этельред не желал покидать свое убежище в Глевекестре, так что Этельфлед исполняла его долг. У нее были собственные воины для защиты, но я все же опасался за ее безопасность, не из-за мерсийцев, которые ее любили, а из-за сторонников ее мужа, и настоял, чтобы она взяла Финана и еще двадцать человек, и в отсутствие ирландца Осферт остался командовать людьми, охраняющими Фагранфорду.
У него было шесть человек, чтобы присматривать за домом, амбарами, конюшнями и мельницей, и шестерых было более чем достаточно, потому что мои земли лежали далеко от северных границ, где хозяйничали датчане.
— Это моя вина, господин, — сказал Осферт.
— Шестерых было достаточно, — ответил я. И все шестеро были мертвы, как и Херрик, мой управляющий-калека, и трое других слуг. Исчезли сорок или пятьдесят лошадей, а дом был сожжен.
Некоторые стены еще стояли, мрачные опаленные бревна, но центр дома представлял собой просто кучку дымящегося пепла. Датчане налетели быстро, выломали дверь, прирезали Херрика и всех, кто пытался им противостоять, а потом забрали Сигунн и ушли.
— Они знали, что ты будешь в церкви, — сказал я.
— Вот почему они пришли в воскресенье, — закончил эту мысль Ситрик, один из моих воинов.
— И, должно быть, они знали, что тебя в церкви не будет, — сказал Осферт.
— Сколько их было? — спросил я Осферта.
— Сорок или пятьдесят, — терпеливо объяснил он. Я уже задавал этот вопрос дюжину раз.
Датчане не станут устраивать такой набег ради забавы. Полно саксонских домов, до которых им легко добраться со своих земель, но эти люди рискнули заехать далеко вглубь Мерсии. Ради Сигунн? Она была для них никем.