Страница 154 из 161
Если цээрушник был просто сильно обожжён, то этот солдат был обожжён страшно. До жути — до самых костей. И он всё ещё горел. Когда воздух добирался до застрявших в плоти частичек белого фосфора, он снова горел.
— Ты ведь даже не понял, что здесь происходит, — солдат распался на ветру.
— Я… я думал…
— Ты слишком много думаешь, — бросил мне на ходу Юрай, весь страшно обожжённый и окровавленный. — А надо было делать. Делать только то, что приказано. Или действительно спасать всех, включая и себя, и меня.
— Я не успел тебя спасти.
— Да ты особо и не пытался.
Эмоций не было.
Ни гнева, ни вины, ни раскаяния, ни злости. Ничего. Я просто шёл вперёд, не зная, зачем вообще иду.
Я иду, потому что у меня есть ноги. Я умею ходить и поэтому иду?
И ведь это уже не в первый раз. Не впервой мне уже идти по этой дороге. По какой?
— Да, именно по этой.
Из всего города осталась лишь одна башня. Не из слоновой кости, а из бетона и стекла. Чёрная, словно бы опалённая стеной огня до самого неба. Причудливо закрученная, будто бы изломанная чудовищными порывами ветра Бури Тысячелетия.
Меня не ждёт там принцесса, которую нужно освободить, но и я не прекрасный принц на белом коне. И дракона или лича, который встанет на моём пути — тоже нет.
Здесь только я.
— Верно, брат — ты такой же, как и мы, — скалится выходящий из песка белый человеческий череп.
Точнее, это не он выходит, а стремительно отступает песок, рушась куда-то вниз. Он сыпется и сыпется вниз. В бесконечность. В бездну. Остаётся лишь белая башня вдалеке, дорога передо мной и багровые небеса над всеми нами.
Уходящий песок обнажает полотно дороги. Это не бетон и не асфальт, а человеческие тела.
— Это те, кого ты «спасал».
Это говорит… кто? Полковник? Или я? Или башня? Багровое небо? Песок?
— Это твои благие намерения.
Верно. Голос прав, кем бы он ни был — вот они мои благие намерения, вот чем я всегда мощу свою дорогу. И вот куда она меня ведёт.
Песок на дороге передо мной уходит вверх вертикальной стеной, а затем всё вокруг озаряет вспышка осветительного снаряда.
Мы говорим, что эти болванки, начинённые «вилли питом» всего лишь приносят свет, но мы лжём. Потому что свет тоже может быть злым и жестоким, потому что свет слишком часто стал пахнуть фосфором.
Огонь охватывает всё вокруг. Горит дорога у меня под ногами, горит песок и сам воздух. Наверное, горю и я.
Или не я? Или ещё не горю? Или уже не горю?
Огонь жадно лижет летящий вверх песок, сплавляя его в единую массу.
Шаг за шагом я иду к громадному зеркалу, преграждающему путь. Шаг за шагом ко мне идёт моё отражение.
Моё отражение?..
Полковник Коннорс смотрит на меня.
У нас хватает общих воспоминаний. У нас теперь много общих воспоминаний.
У нас много общего.
— Выбор, Александр, — говорит мне полковник. — Выбирай. Ещё раз. Ещё раз!
«Беретта» всё ещё в моей руке — та самая «беретта». В капризном механизме — кувейтский песок. Шансы, что пистолет выстрелит — пятьдесят на пятьдесят.
Всё или ничего.
— Я думал, что в этом чёртовом городе моих людей нужно защищать от песчаных бурь, «танго» и предателей-цээрушников… Но я ошибся. Я должен был защищать их от тебя!
Коннорс достаёт из-за пояса «кольт» и наводит на меня.
— Выбор, Александр. И ты знаешь какой. Ты ведь всё прекрасно знаешь.
— Да… — хрипло произношу я, тоже наводя на него пистолет. — Я знаю.
— Это твоя вина, — говорит полковник.
— Это твоя вина, — говорю я.
Выстрел.
Зеркало разлетается на куски, и мир по ту сторону обрушивается на меня.
57
Я глубоко вдохнул и закашлялся. Всё тело болело, лицо было залито кровью из мелких порезов. Каждое движение приносило лишь всё новые и новые вспышки боли.
— Прости, Алекс… — я не знаю слышал ли я голос полковника Коннорса на самом деле, или он мне лишь мерещился. — Но ты ведь и так знал, чем всё это кончится, верно? Твои друзья — мертвы, город — в огне, а ты остался один… Ты неудачник, Алекс. Впрочем… Это нас объединяет.
Я перевернулся на живот, кое-как поднялся на ноги и побрёл вверх по песчаному склону, держась за полыхающий болью правый рукой.
Идти было тяжело — ноги, ставшие словно ватными, заплетались и запинались на ровном месте. Да и переставлять их было той ещё задачей — хоть они и были как будто ватными, но в то же самое время весили многие тонны.
Но я всё-таки шёл, спотыкаясь и запинаясь, пока не оказался прямо перед входом в Башню.
Сквозь песок проглядывала когда-то алая, а сейчас просто выгоревшая на солнце ковровая дорожка. Повсюду валялись опрокинутые золотистые столбики с обрывками торжественных лент на них.
Винтовка всё ещё болталась у меня на плече, так что я кое-как перевесил её поудобнее и захромал по лестнице к высоким и широким дверям. Толкнул одну из створок, которая с ощутимой натугой поддалась и со скрипом распахнулась.
Внутри громадного вестибюля были расположены десятки каких-то деревянных контейнеров, вокруг которых были в беспорядке разбросаны золотые монеты, украшения, пачки банкнот и банковские мешки.
Я побрёл мимо всех этих ценностей, до которых мне сейчас было совершенно никакого дела. И которые, если честно, не возбуждали во мне ни капли алчности.
К чему мертвецу деньги и золото? К чему золото и деньги тому, кому они были нужны и которые теперь не нужны ему совсем?
Обошёл один из контейнеров, который был вскрыт и распотрошён. Равнодушно перешагнул через валяющиеся на усыпанном песке полу золотые слитки с затейливой вязью мусульманского письма. Мельком скользнул по каким-то непонятным контейнерам с предупредительными значками химической и биологической опасности.
И двинулся к виднеющемуся впереди проходу, за которым вдоль расстеленной на полу дорожки стояли пара десятков людей в американской форме. Без оружия и в торжественных стойках.
Я положил было указательный палец на спусковой крючок, но затем убрал его и опустил ствол автомата.
Что я могу сделать, если впереди меня ждут «штормовые стражи»? Что я могу сделать им? Да ничего. А что они могут сделать мне? Тоже ничего.
Я уже не живу. А значит меня нельзя убить.
И поэтому я всё тем же неровным шагом, едва не шатаясь от слабости, вошёл внутрь помещения в дальнем конце которого виднелись двери нескольких лифтов.
— Отряд, смирно! — скомандовал кто-то, и «стражи» моментально подчинились, застыв вдоль дорожки десятками неподвижных статуй.
— Сэр, — в паре метров передо мной выступил вперёд невысоких худой солдат лет тридцати. Лысый и с искусственным правым глазом. — Мы все, кто выжил из 2-го пехотного полка. Мы сдаёмся, сэр. Кувейт ваш.
«Штормовые стражи» чётко отсалютовали мне.
— Где… — выдавил я, обдирая словами пересохшее горло. — Где полковник Коннорс?
— Там где он всегда был, сэр — на самом верху. Он ждёт вас.
Я прошагал мимо салютующих мне солдат и подошёл к дверям лифта, которые с мелодичным звоном распахнулись. Вошёл внутрь и нажал на самую последнюю кнопку, которых тут было огромное множество.
Скоростной лифт возносил меня на сотни метров вверх, а тем временем ожил спутниковый телефон, что я всё ещё таскал у себя в разгрузке.
— Молодец, Алекс, — иронично произнёс полковник Коннорс. — Ты сделал то, что не смогли ни бури, ни агенты ЦРУ — ты уничтожил Второй Пехотный. Наверное, чувствуешь себя героем? Хотя… о чём это я? Ты же не герой — у тебя совсем другие… таланты.
Я выключил телефон и убрал его обратно, оперевшись руками и лбом на прохладную стену кабины лифта. Винтовка давила на шею, пригибая к земле, и я снял её с себя и бросил на пол кабины. У меня ведь есть «беретта» — пистолета вполне хватит, чтобы покончить со всем этим. Хватит даже всего одной пули…
Лифт возносил меня вверх — на самую вершину этого мира и города, на высоту тысячи и одного метра…