Страница 76 из 126
Черемуха белонощная
Черемухи вдыхатель, воздыхатель,опять я пью настой ее души.Пристрастьем этим утомлен читатель,но мысль о нём не водится в глуши.Май подмосковный жизнь ее рассеяли сестрорецкий позабыл июнь.Я снегирем преследовала север,чтобы врасплох застать ее канун.Фиалки собирала Сортавала,но главная владычица камнейеще свои намеренья скрывала,еще и слуху не было о ней.И кто она? Хоть родом из черемух —не ищет и чурается родства.Вдоль строгих вод серебряно-чернёныхиз холода она произросла.Я – вчуже ей, южна и чужестранна.Она не сообщительна в цвету:нисколько задушевничать не стала,в неволю не пошла на поводу.Рубаха-куст, что встрёпан и распахнут,ей жалок. У нее другая стать.Как замкнуто она, как гордо пахнет —ей не пристало ноздри развлекать.Когда бы поэтических намёковбыл ведом слог красавице моей, —ей был бы предпочтителен Набоков.А с челядью – зачем якшаться ей?Что делать мне? К вниманию маньякачеремуха брезглива и слепа.Не ровня ей навязчивый менялазапретных тайн на мелкие слова.Она – бельмо в моих глазах усталыхи кисея завесы за окном:в ее черте, в урочище русалокбыл возведен бледно-зеленый дом.Дом и растенье призрачны на склонегоры, бледно-зеленом, как они.Все здесь бледны, все зелены, но вскорепорозовеет с правой стороны.Ночного света маленькая убыль.Внутри огня, помоста на краю,с какой тоской: – Она меня не любит! —я голосом Сальвини говорю.Соцветья суверенные повисли,но бодрствуют. Кому она верна?Зачем не любит? Как ее по-финскизовут? С утра спрошу у словаря.…Нет надобного словаря в читальне.Не утерпевшей на виду не быть,пусть имя маски остается в тайне —не Блоку же перечить и грубить.Записку мне послала Сортавала.Чья милая, чья добрая рукадля блажи чужака приоткрывалародную одинокость языка?Всё нежность, нежность. И не оттого лирастенье потупляет наготупред грубым взором? Ведь она – туоми.И ку́кива туоми, коль в цвету.Туоми пу́у – дерево. Не легчеот этого. Вблизи небытияответствует черемухи наречье:– Ступай себе. Я не люблю тебя.Еще свежа и голову туманит.Ужель вся эта хрупкость к сентябрюна ягоды пойдет? (Туоме́нма́рьят —я с тайным раздраженьем говорю.)И снова ночь. Как удалась мгновеньютакая закись света и темна?Туоми, так ли? Я тебе не верю.Прощай, Туоми. Я люблю тебя.7—9 июня 1985Сортавала«Не то, чтоб я забыла что-нибудь…»
Не то, чтоб я забыла что-нибудь, —я из людей, и больно мне людское, —но одинокий мной проторен путь:взойти на высший камень и вздохнуть,и всё смотреть на озеро морское.Туда иду, куда меня ведутобочья скал, лиловых от фиалок.Возглавие окольных мхов – валун.Я вглядываюсь в север и в июнь,их распластав внизу, как авиатор.Меня не опасается змея:взгляд из камней недвижен и разумен.Трезубец воли, скрытой от меня,связует воды, глыбы, временасо мною и пространство образует.Поднебно вздыбье каменных стропил.Кто я? Возьму державинское слово:я – не́какий. Я – некий нетопырь,не тороплив мой лёт и не строптивчуть выше обитания земного.Я думаю: вернуться ль в род людей,остаться ль здесь, где я не виноватаиль прощена? Мне виден ход ладейпред-ладожский и – дальше и левей —нет, в этот миг не видно Валаама.8—9 июня 1985Сортавала«Здесь никогда пространство не игриво…»
Здесь никогда пространство не игриво,но осторожный анонимный цвет —уловка пряток, ночи мимикрия:в среде черемух зримой ночи нет.Но есть же! – это мненье циферблата,два острия возведшего в зенит.Благоуханье не идет во благоуму часов: он невпопад звенит.Бескровны формы неба и фиорда.Их полых впадин кем-то выпит цвет.Диковиной японского фарфорачеремухи подрагивает ветвь.Восславив полночь дребезгами бреда,часы впадают в бледность забытья.Взор занят обреченно и победночеремуховой гроздью бытия.10—11 июня 1985Сортавала«Под горой – дом-горюн, дом-горыныч живет…»
Под горой – дом-горюн, дом-горыныч живет,от соседства-родства упасенный отшибом.Лишь увидела дом – я подумала: вотобиталище надобных снов и ошибок.В его главном окне обитает вода,назовем ее Ладогой с малой натяжкой.Не видна, но Полярная светит звездав потайное окно, притесненное чащей.В эти створки гляжу, как в чужой амулетиль в укрытие слизня, что сглазу не сносит.Склон горы, опрокинувшись и обомлев,дышит жабрами щелей и бронхами сосен.Дом причастен воде и присвоен горой.Помыкают им в очередь волны и камни.Понукаемы сдвоенной белой зарейпреклоненье хребта и хвоста пресмыканье.Я люблю, что его чешуя зелена.И ночному прохожему видно с дороги,как черемухи призрак стоит у окнаи окна выражение потусторонне.Дому придан будильник. Когда горизонтрасплывется и марля от крыльев злотворныхдобавляет туману, – пугающий звониздает заточенный в пластмассу затворник.Дребезжит самовольный перпетуум-плач.Ветвь черемухи – большего выпуклый образ.Второгодник, устав от земных неудач,так же тупо и пристально смотрит на глобус.Полночь – вот вопросительной ветви триумф.И незримый наставник следит с порицаньем.О решенье задачи сносился мой ум.Вид пособья наглядного непроницаем.Скудость темени – свалка пустот и чернот.Необщительность тайны меня одолеет.О, узреть бы под утро прозрачный чертогвместо зыбкого хаоса, как Менделеев.Я измучилась на белонощном посту,и черемуха перенасыщена мною.Я, под панцирем дома, во мхи уползуи лицо оплесну неразгаданной мглою.Покосившись на странность занятий моих,на работу идет непроснувшийся малый.Он не знает, что грустно любим в этот мигизнуренным окном, перевязанным марлей.Кто прощает висок, не познавший основ?Кто смешливый и ласковый смотрит из близи?И колышется сон… убаюканный сон…сон-аргентум в отчетливой отчей таблице.11—12 июня 1985Сортавала