Страница 73 из 126
«Темнеет в полночь и светает вскоре…»
Темнеет в полночь и светает вскоре.Есть напряженье в столь условной тьме.Пред-свет и свет, словно залив и море,слились и перепутались в уме.Как разгляжу незримость их соитья?Грань меж воды я видеть не могу.Канун всегда таинственней событья —так мнится мне на этом берегу.Так зорко, что уже подслеповато,так чутко, что в заумии звенит,я стерегу окно, и непонятно:чем сам себя мог осветить залив?Что предпочесть: бессонницу ли? сны ли?Во сне видней что видеть не дано.Вслепую – книжки Блока записныея открываю. Пятый час. Темно.Но не совсем. Иначе как я этислова прочла и поняла мотив:«Какая безысходность на рассвете».И отворилось зренье глаз моих.Я вышла. Бодрый север по загривкутрепал меня, отверстый нюх солил.Рассвету вспять я двинулась к заливуи далее, по валунам, в залив.Он морем был. Я там остановилась,где обрывался мощный край гряды.Не знала я: принять за гнев иль милостьвалы непроницаемой воды.Да, уж про них не скажешь, что лизнулирезиновое облаченье ног.И никакой поблажки и лазури:горбы судьбы с поклажей вечных нош.Был камень сведущ в мысли моря тайной.Но он привык. А мне, за все века,повиснуть в них подробностью случайнойвпервой пришлось. Простите новичка.«Какая безысходность на рассвете».Но рассвело. Свет боле не иском.Неужто прыткий получатель вестиее обманет и найдет исход?Вдруг возгорелась вкрапина гранита:смотрел на солнце великанский лоб.Моей руке шершаво и ранимоотозвалась незыблемая плоть.«Какая безысходность на рассвете».Как весел мне мой ход поверх камней.За главный смысл лишь музыка в ответе.А здравый смысл всегда перечит ей.13—14 мая 1985Репино«Завидев дом, в испуге безъязыком…»
Завидев дом, в испуге безъязыком,я полюбила дома синий цвет.Но как залива нынче цвет изыскан:сам как бы есть, а цвета вовсе нет.Вода вольна быть призрачна, но словоо ней такое ж – не со-цветно ей.Об имени для цвета никакоготы, синий дом, не думай, а синей!А занавески желтые на окнах!Утешно сине-желтое пятно.И дома-балаганчика невольникне веселей, должно быть, чем Пьеро.Я слышала, и обвели чернила,след музыки, что прежде здесь жила.Так яблоко, хоть полно, но червиво.Так этих стен ущербна тишина.То ль слуху примерещилась больномудвоюродная му́ка грёз и слёз,то ль не спалось подкидышу-бемолю.Потом прошло, затихло, улеглось.Увы тебе, грядущий мой преемник,таинственный слагатель партитур.Не преуспеть тебе в твоих пареньях:в них чуждые созвучья прорастут.Прости меня за то, что озарилитебя затменья моего ума.Всегда ты будешь думать о заливе.Тебя возьмется припекать луна.Потом пройдет. Исчезнет звук насильный,но он твою не оскорбил струну.Прошу тебя: люби мой домик синийи занавесок яд и желтизну.Они причастны тайне безобидной.Я не смогу покинуть их вполне,как близко сущий, но сейчас не видныйзалив в моём распахнутом окне.И что залив, загадка, поволока?Спросила – и ответа заждалась.Пожалуй, имя молодого Блокаподходит цвету, скрытому от глаз.14 мая 1985РепиноПобережье
Льву Копелеву
Не грех ли на залив сменятьдом колченогий, пусторукий,о том, что есть, не вспоминать,иль вспоминать с тоской и му́кой.Руинам предпочесть роднымчужого бытия обломкии городских окраин дымвдали – принять за весть о Блоке.Мысль непрестанная о нёмбольному Блоку не поможет,и тот обещанный лимонздоровье чье-то в чай положит.Но был так сильно, будто естьдень упоенья, день надежды.День притаился где-то здесь,на этом берегу, – но где же?Не тяжек грех – тот день искатьв каменьях и песках рассвета.Но не бесчувственна ли мать,избравшая занятье это?Упрочить сердце, и детейподкинуть обветшалой детской,и ослабеть для слёз о тех,чье детство – крайность благоденствий.Услышат все и не поймутнамёк судьбы, беды предвестье.Ум, возведенный в абсолют,не грамотен в аз, буки, веди.Но дом так чудно островерх!Канун каникул и варенья,день Ангела и фейерверк,том золоченый Жюля Верна.Всё потерять, страдать, стареть —всё ж меньше, чем пролёт дорогииз Петербурга в Сестрорецк,Куоккалу и Териоки.Недаром протяжён уютблаженных этих остановок:ведь дальше – если не убьют —Ростов, Батум, Константинополь.И дальше – осенит крестомскупым Святая Женевьева.Пусть так. Но будет лишь потомвсё то, что долго, что мгновенно.Сначала – дама, господин,приникли кружева к фланели.Всё в мире бренно – но не сын,вверх-вниз гоняющий качели.Не всякий под крестом, кто юниль молод, мёртв и опозорен.Но обруч так летит вдоль дюн,июнь, и небосвод двузорен.И господин и дама – тотимеют облик, чье решенье —труды истории, итог,триумф ее и завершенье.А как же сын? Не надо знать.Вверх-вниз летят его качели,и юная бледнеет мать,и никнут кружева к фланели.В Крыму, похожий на него,как горд, как мёртв герой поручик.Нет, он – дитя. Под Рождествокакие он дары получит!А чудно островерхий дом?Ведь в нём как будто учрежденье?Да нет! Там ёлка под замко́м.О Ты, чье празднуют рожденье,Ты милосерд, открой же дверь!К серьгам, браслетам и оковампривыкла ли турчанка-ель?И где это – под Перекопом?Забудь! Своих детей жалейза то, что этот век так долог,за вырубленность их аллей,за бедность их безбожных ёлок,за не-язык, за не-латынь,за то, что сирый ум – бледнеебез книг с обрезом золотым,за то, что Блок тебе больнее.Я и жалею. Лишь затемстою на берегу залива,взирая на чужих детейтак неотрывно и тоскливо.Что пользы днём с огнём искатьснег прошлогодний, ветер в поле?Но кто-то должен так стоятьвсю жизнь возможную – и доле.14—15 мая 1985Репино