Страница 72 из 126
«Взамен элегий – шуточки, сарказмы…»
Взамен элегий – шуточки, сарказмы.Слог не по мне, и всё здесь не по мне.Душа и местность не живут в согласье.Что делаю я в этой стороне?Как что? Очнись! Ты родом не из финнов,не из дельфинов. О, язык-болтун!Зачем дельфинов помянул безвинных,в чей ум при мне вникал глупец Батум?Прости, прости, упасший Ариона,да и меня – летящую во снево мгле Красногвардейского районав первопрестольном городе Москве.Вот, объясняю, родом я откуда.Но сброд мотеля смотрит на менятак, словно упомянутое чудо —и впрямь моя недальняя родня.Немудрено: туристы да прислуга,и развлеченья их невелики.А тут – волною о скалу плеснуло:в диковинку на суше плавники.Запретный блеск чужого ширпотребаприелся пресным лицам россиян.– Забудь всё это! – кроткого приветараздался всплеск, и образ просиял.Отбор довел до совершенства лица:лишь рознь пороков оживляет их.– Забудь! Оставь! – упрашивал и длилсяпечальный звук, но изнемог и стих.Я шла на зов – бар по пути проведав.Вдруг как-то мой возвысился удел.Зрачком Петра я глянула на шведов.За стойкой плут – и тот похолодел.Он – сложно-скрытен, в меру раболепен,причастен тайне, неизвестной нам.– Оставь! Иди! – опять забрезжил лепет. —Иду. Но как прозрачно-скучен хам.Как беззащитно уязвлен обидой.– Иди! – неслось. – Скорей иди сюда!Вот этих, с тем, что в них, автомобилейнапрасно жаждать – лютая судьба.Мне белоснежных шведов стало жалко:смущен, повержен, ранен в ногу Карл.Вдруг – тишина. Но я уже бежала:окликни вновь, коль прежде окликал!Вчера писала я, что на запорек заливу дверь. Слух этот справедлив,но лишь отчасти: есть дыра в заборе.– Не стой, как пень, – мне указал залив.Я засмеялась: к своему именьюфинн не пролез. А я прошла. Вдали,за длительной серебряною мелью,стояло небо, плыли корабли.Я шла водой и слышала взаимностьводы, судьбы, туманных берегов.И, как Петрова вспыльчивая милость,явился и сокрылся Петергоф.С тех пор меня не видывала суша.Воспетый плут вернуться завлекал.В мотеле всем народам стало скушно,но полегчало мокрым плавникам.Июнь – июль 1984Мотель-кемпинг «Ольгино»Постой
Не полюбить бы этот дом чужой,где звук чужой пеняет без утайкипришельцу, что еще он не ушел:де, странник должен странствовать, не так ли?Иль полюбить чужие дом и звук:уменьшиться, привадиться, втесаться,стать приживалой сущего вокруг,свое – прогнать и при чужом остаться?Вокруг – весны разор и красота,сырой песок, ведущий в Териоки.Жилец корпит и пишет: та-та-та, —диктант насильный заточая в строки.Всю ночь он слышит сильный звук чужой:то измышленья прежних постояльцев,пока в окне неистощим ожог,снуют, отбившись от умов и пальцев.Но кто здесь жил, чей сбивчивый мотивзабыт иль за ненадобностью брошен?Непосвященный слушатель молчит.Он дик, смешон, давно ль он ел – не спрошен.Длиннее звук, чем маленькая тьма.Затворник болен, но ему не вновевходить в чужие звуки и домадля исполненья их капризной воли.Он раболепен и душой кривит.Составленный вчерне из многоточья,к утру готов бесформенный клавири в стройные преобразован клочья.Покинет гость чужие дом и звук,чтоб никогда сюда не возвращатьсяи тосковать о распре музык двух.Где – он не скажет. Где-то возле счастья.11—12 мая 1985Репино«Всех обожаний бедствие огромно…»
Всех обожаний бедствие огромно.И не совпасть, и связи не прервать.Так навсегда, что даже у надгробья, —потупившись, не смея быть при Вас, —изъявленную внятно, но не грознонадземную приемлю неприязнь.При веяньях залива, при закатестою, как нищий, согнанный с крыльца.Но это лишь усмешка, не проклятье.Крест благородней, чем чугун креста.Ирония – избранников занятье.Туманна окончательность конца.12 мая 1985КомаровоДом с башней
Луны еще не вдосталь, а заря ведьуже сошла – откуда взялся свет?Сеть гамака ужасная зияет.Ах, это май: о тьме и речи нет.Дом выспренний на берегу залива.В саду – гамак. Всё упустила сеть,но не пуста: игриво и ленивов ней дней былых полёживает смерть.Бывало, в ней покачивалась дрёмаи упадал том Стриндберга из рук.Но я о доме. Описанье доманельзя построить наобум и вдруг.Проект: осанку вычурного замкавенчают башни шпиль и витражи.Красавица была его хозяйка.– Мой ангел, пожелай и прикажи.Поверх кустов сирени и малины —балкон с пространным видом на залив.Всё гости, фейерверки, именины.В тот майский день молился ль кто за них?Сооруженье: вместе дом и островдля мыслящих гребцов средь моря зла.Здесь именитый возвещал философ(он и поэт): – Так больше жить нельзя!Какие ночи были здесь! Однакохозяев нет. Быть дома ночью – вздор.Пора бы знать: «Бродячая собака»лишь поздним утром их отпустит в дом.Замечу: знаменитого подвалатаинственная гостья лишь однанавряд ли здесь хотя бы раз бывала,иль раз была – но боле никогда.Покой и прелесть утреннего часа.Красотка-финка самовар внесла.И гимназист, отрекшийся от чая,всех пристыдил: – Так больше жить нельзя.В устройстве дома – вольного абсурдачерты отрадны. Запределен бредпредположенья: вдруг уйти отсюда.Зачем? А дом? А башня? А крокет?Балы, спектакли, чаепитья, пренья.Коса, румянец, хрупкость, кисея —и голосок, отвлекшийся от пенья,расплакался: – Так больше жить нельзя!Влюблялись, всё смеялись, и стрелялисьнередко, страстно ждали новостей.Дом с башней ныне – робкий постоялец,чудак-изгой на родине своей.Нет никого. Ужель и тот покойник —незнаемый, тот, чей гамак дыряв,к сосне прибивший ржавый рукомойник,заткнувший щели в окнах и дверях?Хоть не темнеет, а светает рано.Лет дому сколько? Менее, чем сто.Какая жизнь в нём сильная играла!Где это всё? Да было ль это всё?Я полюбила дом, и водостокарезной узор, и, более всего,со шпилем башню и цветные стёкла.Каков мой цвет сквозь каждое стекло?Мне кажется, и дом меня приметил.Войду в залив, на камне постою.Дом снова жив, одушевлен и светел.Я вижу дом, гостей, детей, семью.Из кухни в погреб золотистой финкитак весел промельк! Как она мила!И нет беды печальней детской свинки,всех ужаснувшей, – да и та прошла.Так я играю с домом и заливом.Я занята лишь этим пустяком.Над их ко мне пристрастием взаимнымсмеется кто-то за цветным стеклом.Как всё сошлось! Та самая погода,и тот же тост: – Так больше жить нельзя!Всего лишь май двенадцатого года:ждут Сапунова к ужину не зря.12—13 мая 1985Репино