Страница 70 из 126
«Бессмертьем душу обольщая…»
Александру Блоку
Бессмертьем душу обольщая,всё остальное отстранив,какая белая, большаяв окне больничном ночь стоит.Все в сборе: муть окраин, гавань,вздохнувшая морская близь,и грезит о герое главномсобранье действующих лиц.Поймем ли то, что разыграют,покуда будет ночь свежеть?Из умолчаний и загадоксоставлен роковой сюжет.Тревожить имени не стану,чей первый и последний слогнепроницаемую тайнубезукоризненно облёк.Всё сказано – и всё сокрыто.Совсем прозрачно – и темно.Чем больше имя знаменито,тем неразгаданней оно.А это, от чьего наитьятуманно в сердце молодом, —тайник, запретный для открытья,замкнувший створки медальон.Когда смотрел в окно вагонана вспышки засух торфяных,он знал, как грозно и огромнопредвестье бед, и жаждал их.Зачем? Непостижимость таинств,которые он взял с собой,пусть называет чужестранецРоссией, фатумом, судьбой.Что видел он за мглой, за гарью?Каким был светом упоён?Быть может, бытия за граньюмы в этом что-нибудь поймем.Всё прозорливее, чем гений.Не сведущ в здравомыслье зла,провидит он лишь высь трагедий.Мы видим, как их суть низка.Чего он ожидал от века,где всё – надрыв и всё – навзрыд?Не снесший пошлости ответа,так бледен, что уже незрим.Искавший мук, одну лишь му́ку:не петь – поющий не учел.Вослед замученному звукуон целомудренно ушел.Приняв брезгливые проклятьябылых сподвижников своих,пал кротко в лютые объятья,своих убийц благословив.Поступок этой тихой смертитак совершенен и глубок.Всё приживается на свете,и лишь поэт уходит в срок.Одно такое у природылицо. И остается намсмотреть, как белой ночи розывсё падают к его ногам.Июнь 1984ЛенинградСтена
Юрию Ковалю
Вид из окна: кирпичная стена.Строки или палаты посетительстены моей пугается сперва.– Стена и взор, проснитесь и сойдитесь! —я говорю, хоть мало я спала,под утро неусыпностью пресытясь.Двух розных зорь неутолима страсть,и ночь ее обходит стороною.Пусть вам смешно, но такова же связьмеж мною и кирпичною стеною.Больничною диковинкою став,я не остерегаюсь быть смешною.Стена моя, всё трудишься, корпишьдля цели хоть полезной, но не новой.Скажи, какою ныне окропишьмою бумагу мыслью пустяковой?Как я люблю твой молодой кирпичза тайный смысл его средневековый.Стене присущ былых времён акцент.Пред-родствен ей высокородный за́мок.Вот я сижу: вельможа и аскет,стены моей заносчивый хозяин.Хочу об этом поболтать – но с кем?Входил доцент, но он суров и занят.Еще и тем любезна мне стена,что четко окорачивает зренье.Иначе мысль пространна, не стройна,как пуха тополиного паренье.А так – в ее вперяюсь письменаи списываю с них стихотворенье.Но если встать с кровати, сесть левей,сидеть всю ночь и усидеть подоле,я вижу, как усердье тополеймне шлет моих же помыслов подобье,я слышу близкий голос кораблей,проведавший больничное подворье.Стена – ревнива: ни щедрот, ни льгот.Мгновенье – и ощерятся бойницы.Она мне не показывает львов,сто лет лежащих около больницы.Чтоб мне не видеть их курчавых лбов,встает меж нами с выраженьем львицы.Тут наш разлад. Я этих львов люблю.Всех, кто не лев, пускай берут завидки.Иду ко львам, верней – ко льву и льву,и глажу их чугунные загривки.Потом стене подобострастно лгу,что к ним ходила только из-за рифмы.В том главное значение стены,что скрыт за нею город сумасходный.Он близко – только руку протяни.Но есть препона совладать с охотойиметь. Не возымей, а сотворивсё надобное, властелин свободный.Всё то, что взять могу и не беру:дворцы разъединивший мост Дворцовый(и Меншиков опять не ко двору),и Летний сад, и, с нежностью особой,всех львов моих – я отдаю Петру.Пусть наведет порядок образцовый.Потусторонний (не совсем иной —застенный) мир меня ввергает в ужас.Сегодня я прощаюсь со стеной,перехожу из вымысла в насущность.Стена твердит, что это бред ночной, —не ей бы говорить, не мне бы слушать.Здесь измышленья, книги и цветысо мной следили дня и ночи смену(с трудом – за неименьем темноты).Стена, прощай. Поднять глаза не смею.Преемник мой, как равнодушно ты,как слепо будешь видеть эту стену.Июнь 1984Ленинград