Хроноагент. Гексалогия

Кончаются они тем, что сразу два “Нибелунга”, загоревшись, идут к земле. Увлекшись нами, они не заметили пикирующих сверху “МиГов”. Честно говоря, я их тоже не заметил. А “тигры”, расправившись с теми, которых мы к ним загнали, решительно положили конец нашему хороводу. “Нибелунгов” как ветром сдуло. Мы не преследуем их. Наше дело – охранять “пешек”. А те уже закончили работу и собираются в девятки курсом на северовосток. У них потерь нет.

Я осматриваюсь и не нахожу в строю Баранова.

– Сашок, где Иван? – спрашиваю я у его ведомого.

– Сбили. В первую же минуту, – отвечает он, тяжело вздыхая.

Вот, значит, кому не повезло. Эх, Ваня, Ваня! Остается только надеяться, что ты дотянул до плацдарма и сумел выброситься там с парашютом. Но надо еще дотянуть…

Ольга сидит на снарядном ящике вся зареванная и жалобно смотрит, как я вылезаю из кабины и освобождаюсь от парашюта.

– В чем дело, почему слезы? – интересуюсь я.

– Вернулся, – говорит она, шмыгнув носом.

– Вернулся. И по этому поводу плакать надо?

– Ох, командор, не говори, – объясняет Крошкин. – Когда вы начали заходить на посадку, она бросилась вас пересчитывать. Троих недосчиталась – и в слезы: “Это он не вернулся! Я знаю!” Я ей показываю: “Да вон он, садится уже!” Не верит. Только как ты на стоянку заруливать стал, тогда и успокоилась. А тезка мой где?

– Сбили его “Нибелунги”. Не знаю, удалось ли до своих дотянуть.

Иван мрачнеет, а я спрыгиваю на землю и подхожу к Ольге. Она обнимает меня и прячет лицо у меня на груди.

– Вернулся. Живой. Слава богу!

– Нет, подруга, так не годится! Обещай, что будешь плакать только тогда, когда я действительно не вернусь.

Ольга испуганно смотрит на меня, а я говорю:

– Ну а я постараюсь сделать все, чтобы плакать тебе не пришлось.

– Обещаешь?

– Обещаю. Но и ты обещай мне, что больше не будешь встречать меня вся в слезах.

– Обещаю.

– Вот и хорошо! Думаешь, легко воевать, когда знаешь, что в этот момент на земле по тебе ревут?

На разборе полетов Волков дает всем высокую оценку.

– Так и в дальнейшем действовать надо. Баранова, конечно, жаль, но ничего не попишешь. Погиб как солдат.

– Может, он и жив еще, что ты его хоронишь? – говорю я.

Волков качает головой.

– Нет. Жучкову уже сообщили. Никто не смог дотянуть, все упали.

– А ведь я не хотел его брать в этот полет. Он только что из разведки вернулся, – говорю я, вспомнив короткий разговор с Барановым перед взлетом.

– Значит, судьба его такая. Теперь до 17.30 находимся в боевой готовности. Если за это время нас не поднимут, то больше сегодня не полетим.

Иван приносит на стоянку два котелка с борщом и макаронами с мясом.

– Пообедайте, – предлагает он мне с Ольгой.

Ну не техник у меня, а золото! И об этом позаботился. Сергей, пока мы обедаем, деликатно покуривает в сторонке, потом подсаживается.

– Ну как, наелась?

– Ну вас и кормят! Я с самого начала войны так не ела.

– А ты как думала! Мы же аристократия! Курить еще не научилась?

Ольга ошалело смотрит на него и мотает головой. А он смеется.

– Ну а как насчет спирта? Пьешь?

– Да иди ты в баню! У меня вон руки от него уже шелушатся, я запах его без содрогания вспоминать не могу, а ты – пить!

– Ну а водку принимаешь?

– Что ты привязался, Сережка?!

– Я к чему. Если ты у нас до шести задержишься, то как раз с нами поужинаешь, а водки у нас сегодня будет предостаточно.

– Откуда это?

– Ну, по сто законных, сто – Андрею, за “мессера”. Двести – мне, за двух. Это уже – поллитра. Будет чем Ивана помянуть… да еще его сто! А вам водку выдают?

– Дают, но я свою дяде Андрею отдаю.

– Ну и зря! После тяжелого дня очень способствует, это я тебе как врачу говорю.

– Что ты пристал к ней с этой выпивкой, ейбогу! – не выдерживаю я. – Нельзя о другом поговорить?

– Тоже верно. Расскажика, Олененок, как ты вырвалась от немцев из Кобрина?

Ольга снова начинает рассказ о своем страшном пути, теперь уже подробнее и спокойнее. А я слушаю вполуха, и перед моим взором встают пыльное шоссе, забитое горящими машинами, горящие поля, леса и поселки. Над головой постоянный гул моторов, вой бомб, треск очередей. Сзади, всего в нескольких километрах, ревут танки, грохочет канонада и трещит совсем близкая перестрелка. А на этой дороге – насмерть перепуганная девчонка с ужасом смотрит в небо и думает, что этому никогда уже не будет конца.

Как сказал Иван Тимофеевич? Почему молоденькая неопытная девчонка могла оказаться удачливее других, если из Кобрина сумели вырваться и добраться до Бобруйска буквально единицы? У нее не было никаких шансов. Это просто чудо, что она сейчас сидит здесь, с нами, и рассказывает о том, что уже позади.

Время идет, а нас все не поднимают. Похоже, что день должен завершиться спокойно. От этого мы уже успели отвыкнуть. Так и есть. В семнадцать тридцать мимо стоянки проходит Волков.

– Все, мужики, можете приводить себя в порядок и собираться на ужин. Дежурит сегодня четвертая.

Сергей срывается с места, догоняет Волкова и на ходу о чемто с ним договаривается. Тот кивает, и Сергей кудато убегает.

– Посиди здесь, – говорю я Ольге, – я пойду переоденусь.

– Значит, больше вы сегодня не полетите? – спрашивает она.

Киваю и ухожу к своей палатке. Там я сбрасываю провонявший бензином комбинезон и надеваю полевую форму. Вопреки уставу, мы сохранили свои синие довоенные пилотки. Начальство на это смотрит сквозь пальцы.

Возвращаюсь на стоянку с намерением позвать Ольгу в столовую поужинать, но застаю там странную картину. Ребята составили вместе несколько ящиков и сооружают чтото вроде импровизированного стола.

Только собираюсь спросить, что они затевают, как прибегает Сергей. Он ставит на ящики котелки с водкой.

– Здесь – сегодняшняя норма всей эскадрильи, – сообщает он. – А ты уже переоделся? Ну, тогда я тоже сбегаю.

Через несколько минут вся эскадрилья собирается за “столом”. Ольгу усаживают на почетное место. На столе – хлеб, каша с тушенкой, сало, огурцы.

Едва Сергей начинает разливать водку по кружкам, как мы слышим голос:

– Идите вдоль стоянок, товарищ военврач, ваша девушка должна быть у двадцать седьмого. Она с утра там.

Сергей замирает с котелком водки, поднесенным к кружке. Мы с Ольгой переглядываемся, и она встает. Изза деревьев показывается долговязая фигура Гучкина.

– Двадцать седьмой, – говорит он. – Это здесь. Так и есть! Меня не обманули. Но я, кажется, не вовремя?

– Вы за мной, товарищ военврач второго ранга? – официальным тоном спрашивает Ольга. – Раненых привезли?

– Вообщето я за вами, товарищ военврач третьего ранга, – так же официально отвечает Гучкин, – но, поскольку раненых не привезли, я не буду вас торопить. Я просто не ожидал, что гостеприимные хозяева дают ужин в вашу честь.

Волков подмигивает Крошкину, и тот быстро выставляет на “стол” еще одну кружку.

– Присаживайтесь к нам, военврач, – приглашает Волков. – Сегодня у нас редкий день, когда эскадрилья имеет свободный вечер и может собраться вместе: отпраздновать победы, помянуть погибших, принять гостей. Гостям мы всегда рады, тем более, как Андрей рассказывал, свободный вечер у вас – тоже редкость.

– Вы правы, капитан. Поэтому с двойным удовольствием принимаю приглашение.

Гучкин присаживается к нам, и Сергей, облегченно вздохнув, продолжает разливать водку. Волков берет свою кружку и встает.

– Сегодня не вернулся с задания старший лейтенант Иван Баранов. Месяц – срок малый в мирное время, но неизмеримо большой на войне. Он был хорошим другом и отличным пилотом. На его счету было восемь сбитых фашистов. Погиб он сегодня воистину смертью храбрых: не дрогнул, приняв на себя огонь, не свернул, не поломал строя. Погиб, но помог нам выполнить задание, ни разу немцы не смогли выстрелить по “пешкам”. Я намеренно не произношу слова “смерть”. Смерти нет, ребята! Пока хотя бы один из нас дышит, летает, Иван Баранов будет жить и будет драться вместе с нами. Вечная ему память!