Страница 28 из 681
Все встают и молча выпивают. Минуту мы молчим, потом Волков делает рукой знак Сергею, тот разливает по второй. Волков снова берет кружку.
– Сегодня утром в тяжелейшем бою пара наших асов, Андрей с Сергеем, одержала небывалую победу. Они дрались вдвоем против двадцати четырех “Me110” и сбили трех. Причем двух сбил Сергей. Но самое главное – не дали им отштурмоваться по нашим позициям. Я поздравляю наших асов с замечательной победой. Так держать, “сохатые”!
После третьей Сергей заглядывает в котелки и оценивает остатки водки. Он шепчется с Крошкиным, и тот кудато исчезает.
Через несколько минут он возвращается с небольшой канистрой и, подмигнув Сергею, ставит ее возле стола. А Сергей произносит очередной тост:
– Не так давно комдив вручил нам боевые награды. За боями мы както не спрыснули это дело. Поздравляю всех награжденных, пусть ваши награды носятся и множатся.
Ольга шепчет мне:
– Я только сейчас заметила, поздравляю!
Я небрежно машу рукой: мол, подумаешь, важность какая, у нас это не в диковинку.
Ктото приносит гитару, и Сергей говорит мне:
– Спой, Андрей, про нас с тобой. Она сейчас как раз к месту.
Я задумываюсь, стоит ли? Но Ольга смотрит на меня ожидающе, в ее глазах я читаю: “Давай!”
И я запеваю:
– Их восемь, нас двое. Расклад перед боем – не наш, но мы будем играть. Сережа, держись! Нам не светит с тобою, но козыри надо равнять!
Волков просит:
– Еще чтонибудь про нас есть у тебя?
– Конечно, есть, – отвечаю я, оборачиваюсь к своему “Яку” и запеваю: – Я – “Як”, истребитель. Мотор мой звенит. Небо – моя обитель…
И снова молча слушают летчики, а я рисую жуткую картину воздушного боя от имени израненного, готового взбунтоваться истребителя.
“Вот сзади заходит ко мне “Мессершмит”, уйду! Я устал от ран! Но тот, который во мне сидит, я вижу, решил на таран…”
Летчики слушают и смотрят кудато перед собой. Я понимаю, что перед их глазами сейчас мелькают тени “мессеров”, перекрещиваются огненные трассы. А бой подходит к концу.
“Терпенью машины бывает предел, но время его истекло, и тот, который во мне сидел, вдруг ткнулся лицом в стекло”.
Концовка “мир вашему дому” прозвучала реквиемом в честь Ивана Баранова.
– Налей, Сережа, – распоряжается Волков.
– Может быть, и меня угостит вторая? – слышим мы голос комиссара. – В честь чего застолье?
– Да здесь все сразу: и Баранова поминаем, и победы отмечаем, и ордена обмываем, и гостей привечаем.
– Дело хорошее. Кстати о гостях, ты с гостем о делето договорился?
– О каком еще деле? – не понимает Волков.
– Я еще не заводил об этом разговора, успеется, – говорит Гучкин.
– Правильно, успеется. Еще грамм по сто пятьдесят – двести, и завтра со своими делами будешь сам справляться. Надо, Волков, помочь завтра госпиталь эвакуировать. К обеду прилетит пара “Ли2”, грузовики нам выделили. После обеда поможешь в Больших Журавлях погрузить хозяйство и здесь перевалить на самолеты.
– Нет вопросов, сделаем, если полетов не будет.
– Это моя забота. После обеда я вашу эскадрилью из боевого расписания исключу. Надо помочь соседям.
– Значит, отступаем? – спрашивает ктото.
– Отступаем, – подтверждает комиссар. – Вот только 39я из окружения выйдет, и сразу отходим.
– Что, и Минск оставим, и Бобруйск?
– А что делать? Если мы здесь еще на дватри дня задержимся, нас немцы в мешок захлопнут. На полтора месяца мы их здесь задержали, и то ладно. Да не унывайте, хлопцы, будет и на нашей улице праздник, да не один. Давай, Андрей, спой лучше чтонибудь.
Я знал, конечно, что близкое отступление неминуемо, но слова комиссара добавили в настрой такого минора, что, кроме “Аистов”, я сейчас ничего спеть не могу.
– Небо этого дня ясное, но теперь в нем гремит, лязгает, а по нашей земле гул стоит, и деревья в смоле, грустно им…
Водка кончилась, в дело пошла канистра спирта. Уже стемнело, и небо заблестело звездами. А мы все сидим за “столом”, ребята слушают песни, которые должны зазвучать лет через тридцатьсорок. В двух шагах – война, которая для меня давно кончилась. Рядом сидит женщина, которая вполне могла бы стать моей мамой, а сейчас – моя жена. И над всем этим – звездное небо. Вот оно, как было пятьдесят лет назад, таким и будет через пятьдесят лет.
Гучкин смотрит на часы.
– Дорогие гости, – обращается он к Ольге, – не надоели ли вам хозяева?
Ольга недоуменно смотрит на него.
– Я имею в виду, Ольга Ивановна, нам не пора до дому?
Ольга, вздохнув, поднимается с места.
– Приходите еще, – приглашает Волков, – всегда рады вас принять.
– С удовольствием! – отвечает Гучкин. – Куда только!
– Тьфу, черт! Забыл. Вы же завтра улетаете, а мы – следом за вами и неизвестно куда. Но ничего, на войне дороги тесные.
– Я провожу вас, – говорю я Ольге.
– Разумеется, и я с тобой, – встает Сергей.
– Зачем это?
– Чтобы назад одному не идти, опасно.
– Правильно, Николаев, – говорит комиссар. – И не задерживайтесь, с рассветом вылетаем на задание.
Мы идем по ночной дороге. Ольга молчит, думает о чемто своем, а Гучкин вспоминает прошедший вечер:
– Хорошие песни у тебя, старшой. Прямо за самый мочевой пузырь берут.
– Одно слово – хирург! – смеется Сергей. – Нормальных людей за душу берет, а его за то, что и повторитьто неудобно.
– Вот попадешь ко мне на стол, я тебя за него чутьчуть трону, тогда поймешь, о чем я.
– Тьфу! Тьфу! Тьфу!
– Не отплевывайся! От этого на войне никто не застрахован. А вот тебе, старшой, не кажется, что ты сам себе противоречишь? Сам пел: “И любовь не для нас, верно ведь. Что важнее сейчас? Ненависть!” А сам смотри, как моего хирурга обхватил. Того и гляди, спрячет в карман и убежит!
– Завидовать дурно, – назидательно отвечаю я.
– Да не завидую я, а радуюсь, на вас глядя. Это же такая редкость сейчас – быть вместе. У меня жена с сыном в Сенгилее, под Ульяновском. Когда их теперь увижу?.. Но вот смотрю на вас, и душа отогревается, значит, и мне повезет когданибудь.
На окраине села Оля задерживает меня. Гучкин увлекает Сергея вперед.
– Пусть посидят, поворкуют. А мы с тобой, старшой, дойдем до хаты, покурим и по пятьдесят граммчиков примем, вдогонку.
– Идет! – соглашается Сергей. – А вы не задерживайтесь.
Оля провожает их глазами и прижимается ко мне. Ее губы находят мое ухо и, обдавая жаром, шепчут:
– Андрюша, кто знает, когда мы еще встретимся…
Сергей с Гучкиным сидят на крыльце хаты в обнимку и поют в два горла:
– Колос в цвет янтаря, успеем ли? Нет, выходит, мы зря сеяли…
Рядом, на бумаге, две кружки, фляжка, хлеб и ломтики сала.
– Пришли? Быстро же вы попрощались, мы с Серегой не успели фляжку, прикончить.
– Ну и слава богу. А то до вылета чуть больше пяти часов осталось, – говорю я.
– Тогда присоединяйся. Рванем на посошок. – Гучкин наливает в кружку спирт. – Хорошие вы мужики. Дай вам бег никогда нам в лапы не попадаться.
– Спасибо, – благодарю я и залпом выпиваю спирт.
Сергей протягивает мне ломтик сала:
– Зажуй.
Они с Гучкиным выпивают еще, мы, все четверо, расцеловываемся и расстаемся.
Серега напевает вполголоса:
– Я – “Як”, истребитель, мотор мой звенит…
– Смотри, завтра в голове зазвенит. Увлекся ты сегодня.
– Будь спокоен, ведущий. Когдакогда, а завтрато ты “Мииирр вашему дому” от меня не услышишь.
– Надеюсь.
Глава 13
What bloody man is that?
W.Shakespear
Кто этот окровавленный солдат?
В.Шекспир (англ.)
С рассвета до обеда дважды вылетаем на прикрытие штурмовиков, которые утюжат боевые порядки немцев, пытающихся перерубить пробитый за ночь коридор. По этому коридору выходят остатки 39й дивизии.