Страница 18 из 681
Вечером 3 июля Федоров говорит нам:
– Ждите, не позднее чем завтра, крайний срок послезавтра, они снова ударят. Нам опять выпадет тяжелая задача. Не легче, чем под Волковыском. Мы отвечаем за чистоту неба в секторе от Слуцка на Минск и Бобруйск. Драться придется много. Приглядывайте за молодыми…
Кончив беседу, он подходит ко мне и протягивает папиросы.
– Закуривай, старшой. Как настроение?
– Как обычно, товарищ комиссар.
– Значит, не в жилу. Плохо. Придется приподнять.
Он достает из нагрудного кармана листочек бумаги и протягивает мне. Я читаю: “Военврач третьего ранга Колышкина Ольга Ивановна, полевая почта…” Руки дрожат, и листочек падает на землю.
– Экой ты! – Федоров подбирает листок и отдает мне. – Держи крепче. Второй раз разыскивать не стану. И вот еще что. Садись на свой “Як” и лети в Гродзянку, порадуй отца. Сегодня такая возможность еще есть, завтра уже не будет. Он так и не знает: жива дочка или нет. С командиром полет согласован, заодно передашь генералу вот этот пакет. Здесь планы нашего с ним взаимодействия. Давай дуй!
Федоров толкает меня к стоянке. Лечу буквально на крыльях. Несколько минут полета, и я уже захожу на посадку на аэродром штурмовой дивизии.
Быстро нахожу штаб и докладываю дежурному майору. При моем появлении Иван Тимофеевич широко улыбается.
– Каким ветром сюда “сохатого” занесло? Ты, Андрей, часом, аэродромы не попутал?
– Никак нет, товарищ генерал. Привез вам планы взаимодействия с нашим полком.
– Дмитрич, это по твою душу, – говорит генерал седому полковнику, склонившемуся над картой. – Ну а ты, Андрей, явно не только с этими планами сюда прилетел. Вижу это по твоей бесхитростной физиономии. Выкладывай.
– Ольга нашлась, – просто говорю я и протягиваю ему листок с номером полевой почты.
Иван Тимофеевич хватается за сердце и садится на табурет. Он несколько раз судорожно глотает воздух и наконец произносит хриплым голосом:
– Жива… дочка…
Наливаю ему из кувшина стакан воды, он выпивает залпом, хватает меня за руку и быстро шепчет:
– А я уже похоронил ее. Знаешь, Андрей, когда я 24го у начальника медслужбы фронта узнал, что она 22го в Кобрине была, я так и решил: все, нет больше нашей Оли. Оттуда единицы сумели вырваться. Почему, думаю, она, неопытная девчонка, могла оказаться удачливее других? Ты написал уже ей?
– Нет. Я сам узнал об этом только полчаса назад. И сразу–к вам…
– Спасибо, сынок. Самто как?
– Воюю.
– Ясное дело, не на печи лежишь. Хотя что я спрашиваю! Про вас слава уже по всему фронту идет. Слышал я, что вы под Волковыском немцам крупно вложили.
– Было дело.
– Ну, и успешно?
– Маленько есть.
– Что значит “маленько”? Скольких завалил?
– Десять.
– Ого! Выходит, я в тебе не ошибся! Дмитрич! Да оторвись ты от этих карт! Как считаешь, можно за такого орла Ольгу отдать?
Полковник разгибает спину и смотрит на меня ошалевшими, воспаленными глазами.
– Вообщето ничего. Только я предпочел бы штурмовика.
– Да ну тебя! Мы кто? Стервятники! А он – сокол! Охотник. Знаешь, скольких фашистских воронов он уже завалил? Целый десяток!
– Да ну? – Полковник смотрит на меня с уважением. – Тогда другой разговор… Постой, Тимофеич. Ты что про Ольгу говорил? Она что, нашлась? Жива?
– Вот он эту весть и принес. Он ее и разыскал. Нука, давай графинчикто. По такому поводу грех не остограммиться!
– Положим, нашел ее не я, а наш комиссар Федоров, а вовторых, мне всетаки еще домой лететь надо, – пытаюсь я отказаться от коньяка.
– Федорову вашему передай от меня отцовское спасибо. А полюбому, если бы ты не побеспокоился, он бы и знать не знал, что есть на свете Ольга Колышкина. Верно? Мало у вашего комиссара других забот? Так что сто грамм ты все равно заслужил. А если перед таким плевым перелетом боишься за воротник малость принять, то какой же ты ас?
Выпиваю ароматный коньяк, закусываю кусочком сала. Генерал начинает торопить меня:
– А теперь давай лети к себе. Уже темнеет, не успеешь ей написать. Мне все одно некогда, а ты от меня ей привет передай, напиши: живздоров папка и ей того же желает. Иди, да не задерживайся с моими хлопцами, а то не ровен час, действительно коньяк в голову вдарит, улетишь вместо Елизова в Слуцк к немцам. Береги себя, сынок, ради Оли.
Он обнимает меня и подталкивает к двери, совсем как наш комиссар. Уже в дверях слышу, как Иван Тимофеевич говорит своему начштабу:
– Эх, Дмитрич! Дети, дети… Им бы любиться да детей рожать, а им вон что выпало…
Возле моего “Яка” стоит группа летчиков.
– А вон и сам “сохатый” идет! Как ты к нам попал? Заблудился? – спрашивает высокий капитан.
– Пакет привез вашему комдиву.
– Ага! И он за этот пакет тебя коньяком угостил!
– Каким это коньяком?
– Генеральским! И не делай круглые глаза, я еще не разучился по запаху коньяк от водки отличать. Давай, “сохатый”, колись, какую благую весть ты комдиву нашему привез? Может быть, дочка его нашлась?
– Верно. А ты откуда про нее знаешь?
– Эх ты, а еще “сохатый”! Да у нас в дивизии кто с командиром давно служит, все Ольгу знают. Мы еще на “Р5” летали, он ее на аэродром привозил. Росла на наших глазах. А тыто кем ей будешь?
Задумываюсь на мгновение, как ему сказать?
– Муж, – отвечаю я просто.
Капитан хлопает себя по бедрам.
– Ну, истребители! И здесь обогнали. Говорил я тебе, Толя, сватайся, не тяни… Так и придется теперь холостым воевать. Давно поженилисьто?
– Да недели три всего…
– Не повезло вам. Может, оно и к лучшему, что я холостяком остался. – Взгляд его падает на мой “Як”. – А это что, все твоя работа?
Он показывает на ряд звездочек под кабиной.
– Да нет, – смеюсь я, – это я на страх врагу нарисовал.
Капитан понимающе кивает, он оценил мой юмор.
– И много вас там таких?
– Да почти все.
– Ну, мужики, за прикрытие я спокоен! Слышать о вас слышали, а вот живого аса – “сохатого” – вижу впервые. Спрыснуть бы знакомство, а?
– Извини, друг, в другой раз. Я, как ты верно учуял, уже выпил, а мне еще до дому лететь. Темнеет уже…
– Ну, лети. Еще увидимся. Не на земле, так в воздухе.
Я взлетаю и беру курс на Елизово. Сажусь уже в потемках.
Естественно, написать Ольге в этот день не успеваю. Напишу завтра, с утра, решаю я, укладываясь спать.
Глава 9
И как будто не здесь ты,
Если почерк невесты
Или пишут отец твой и мать…
В.Высоцкий
А наутро немцы начали наступление. Начали они его авиационным налетом.
Нас поднимают по тревоге, и до обеда мы успеваем сделать два вылета на перехват бомбардировщиков. Я сбиваю “Ю87”. Может быть, их было и больше, но разобрать в этих свалках чтолибо точно было невозможно. “Безличные” самолеты противника записывались на общий счет полка.
Часа в три дня, едва я успеваю приняться за письмо, нас поднимают сопровождать штурмовиков. Они идут на штурмовку прорвавших нашу оборону танковых клиньев. Впервые вижу работу “Илов” в боевой обстановке. Впечатление жуткое. “Илы” бьют эрэсами, засыпают танки бомбами, поливают огнем из пушек. Внизу все горит и клубится. Появляются “Мессершмиты”, но, завидев нас, уходят, не принимая боя. Когда “Илы” разворачиваются, чтобы идти домой, вижу, как на земле горит около двадцати танков. “Илы” потерь не имеют.
Снова берусь за письмо, но меня с Сергеем вновь поднимают в воздух. Мы с ним идем туда, где только что поработали “Илы”. Надо выяснить, куда повернули танки. Садимся на аэродром уже в сумерках.
Наутро все повторяется. Штурмовка, перехват, разведка, перехват, штурмовка, перехват… Письмо заканчиваю и отправляю только на третий день.
В тот же вечер узнаю, что немцы овладели Старыми Дорогами и Дзержинском и на нашем направлении рвутся на Бобруйск и Осиповичи. Еще три дня изнурительных боев.