Страница 6 из 8
С министром культуры СССР Екатериной Фурцевой жизнь только один раз столкнула – когда я с Мюзик-холлом летела в Париж. Она меня очень уважала, я ей очень нравилась. Мне передали ее слова: «Какая чудная певица». А я сама тогда себя певицей не считала.
Запомнилась мне и встреча с Людмилой Зыкиной. Мы гастролировали с «Орэро», я тогда уже работала в этом коллективе. И так получилось, что мы одновременно с Зыкиной оказались в Свердловске, нынешнем Екатеринбурге. Людмила меня спросила: «Что ты завтра делаешь? Отдыхаешь? Приходи на мой концерт и скажи, что там было плохо». Ей были интересны не мои комплименты, а именно критика. «Хорошее о себе я сама знаю, – сказала она. – А плохое, может быть, и не замечу».
Я ничего плохого не увидела, все было блестяще. Но этот урок – относиться к себе критически, не быть влюбленной в себя – запомнила. А потом еще и развила в себе.Я всегда прислушивалась к людям, которые давали мне советы. Даже в мелочах.
В 1964 году я впервые попала во Францию – благодаря тому, что пела в Госоркестре и в «Рэро». Я тогда была уже популярна в Грузии.
Меня вызвали в Москву на конкурс. Из исполнителей всех жанров со всего СССР выбирали певцов для гастролей в Париже, которые должны были пройти в концертном зале «Олимпия». Кстати, должна была выступать и Людмила Зыкина.
На отборочный тур собралось много эстрадных исполнителей. Была Нина Дорда, ее отличал несколько оперный голос. Юра Гуляев без микрофона пел. Эмиль Кио выступал, а вела программу его жена. Мы потом подружились с ней. Илико Сухишвили и Нина Рамишвили из Греции прилетали. Потрясающее время было.
Отбирать артистов приехал и Бруно Кокатрикс, легендарный директор «Олимпии». Он слышал мое выступление. А мне, в общем, было все равно: полечу в Париж – хорошо, нет – тоже неплохо. Потому что у меня все было здесь, в Тбилиси: друзья, поклонники.
Все, конечно, безумно хотели попасть в Париж – переодевались перед каждой песней! А у меня было одно-единственное платье. Я пела и уходила к себе в гостиницу. Мне было совершенно не важно – понравилась я Госконцерту и Кокатриксу или нет.
Мне было 26 лет, я уже замужем была, у меня Эка росла. Думала: ну не полечу в Париж, домой вернусь, здесь семья, дочь, сестры. Я так хорошо себя чувствовала в Тбилиси!
Замдиректора Госконцерта просто обалдел от этого. Я спела «Калитку», «Московские окна». Наверное, неплохо спела.
После выступления вернулась в гостиницу. И не знала, когда будут следующие репетиции. Стеснялась позвонить и спросить. Нашли меня, наконец, через Тбилиси. Как меня выругал замдиректора!
«Знаешь, что тебя не отпускают во Францию?» – спросил он меня. «Ой как хорошо, – ответила я. – Значит, я могу вернуться домой!»
Он засмеялся и позвал Бруно: «Приходи, я тебя с такой девчонкой познакомлю, ты упадешь».
В итоге я прошла конкурс. Представьте, первая поездка за границу – и сразу Париж! Платье для гастролей мне помогли достать актеры «Современника». Оно было очень красивое. Облегающее, бирюзового цвета, с декольте. Но когда его увидела моя мама, то тут же все зашила.
Мы приехали за 10 дней до начала выступлений. Кокатрикс всем сшил костюмы – платья, туфли, обеспечил все-все-все. Мне, правда, платье не шили, просто снова сделали декольте. Дали только красивую бижутерию – словно бриллиантовые цветочки.
Кокатрикс потратил очень много денег, и правильно сделал. Аншлаги были бешеные.
Меня Кокатрикс баловал. Покупал духи «Кристиан Диор». Приглашал в ресторан.
Он ведь столько звезд зажег! Потом Кокатрикс нескольких артистов пригласил к себе домой и сам для нас готовил. В фартуке! Это было большое уважение.
Каким он был хорошим и широким человеком! Дружил с Эдит Пиаф. Мы ее, увы, уже не застали – наши гастроли были в 1964 году, а она умерла в 1963-м. Бруно рассказал, как его к ней позвали. Она сидела сгорбленная, страшная и вдруг сказала: «Я хочу выступить в «Олимпии». Он испугался – как она в таком виде будет выходить на сцену. Но отказать ей, конечно же, не смог.
Он дал рекламу – вся Франция была на ее концерте. И когда Пиаф вышла на сцену, зал от страха выдохнул.
«Нани, она начала петь, и красивее ее не существовало. Вдруг она стала снова молодой и прекрасной», – сказал он мне.
Я ее тоже обожаю. Ничего не понимаю, но она задевает меня. Нерв у нее очень музыкальный.
Мне Кокатрикс никаких советов не давал. Просто всегда хвалил. Когда кто-то приходил за кулисы, он первым делом говорил: «Вот эта молоденькая девочка далеко пойдет».
Потом, во второй раз, он взял в Париж уже Котика Певзнера с коллективом. И третий раз забрал Эдиту Пьеху. По-моему, в нее он был влюблен. Она же красивая очень была, и французский хорошо знала.
Я в Париже жила в одном номере с Людой Зыкиной. Потом, в Союзе, была у нее дома, она любила гостей принимать.
После успешных гастролей в Париже Кокатрикс пригласил нас в поездку по Франции и Бельгии, а потом еще и Канада была.
Он удивлялся моей наивности. Даже смеялся надо мной. Потому что я такие вещи говорила и вела себя так, что нельзя было не рассмеяться. Когда из окна автобуса увидела, что на улице целуются, закричала. И это была искренняя реакция, а не игра.
Помню, в каком-то магазине увидела платье малинового цвета, тогда в моде была рогожа, очень узкое, закрытое, с короткими рукавами, а на груди три атласных полоски и маленькие бантики.
Я купила платье, шарфик малиновый шелковый и сумку. Заплатила за все десять франков. Кокатрикс удивился: «Как ты смогла все это купить?» Думал, что купила что-то очень дорогое. Ему очень понравилось.
Когда нас пригласили в «Лидо», я большие деньги заплатила – 332 франка – за черное обыкновенное платье в дорогом магазине.
На улице был июнь, жарко, а я в колготках ходила, стеснялась голых ног. Этот консерватизм от мамы шел.
Знаете, какая она была? Я помадой не могла пользоваться и макияж наносить. Перед моей поездкой она даже сказала: «В Париже не говори, что ты моя дочь». Мы так смеялись, как будто кто-то там будет спрашивать. Она сама никогда не пользовалась косметикой. Единственное, чем пользовалась – помадой.Мама внешне была похожа на тайку. Говорила: «Я хотела, если родится дочь, чтобы были чуть раскосые глаза». А я этого стеснялась.
В Париже я пела с оркестром. Выходила на сцену и стеснялась, стояла все выступление у кулис. Потом мне решили дать немного коньяка, но тут же пожалели об этом. Что я творила!
Сказали: нет, пусть лучше все будет, как было. В первый же день на концерт пришел Шарль Азнавур вместе с сестрой. Она меня много хвалила.
В 1964 году я оказалась одной из первых, кто приехал из Грузии в Париж после большевистского переворота. Там было столько эмигрантов-грузин! После концерта они выстраивались в очередь. Приходили с кульками, приносили подарки.
Жила во Франции и тетка моего мужа, Мариам Гогоберидзе. Ее называли мать Тереза, потому что она за всеми ухаживала. Властная была, в 17 лет уехала в Петербург, потом в Париж. Там и осталась, так и не выйдя замуж.
Я брала разрешение, чтобы встретиться с ней. И мне его дали. Она водила меня по Парижу. Ездили с ней в Левилль, где жили и похоронены многие эмигранты-грузины.
Увидела я однажды и Мери Шарвашидзе – потрясающей красоты женщину, фрейлину императрицы, ставшую моделью Коко Шанель. Она жила в доме для престарелых, правда, таком, что и я бы пожила.
Ну конечно, вокруг было очень много кагэбэшников, которые ходили за нами. Без них мы не могли шагу ступить. Особенно почему-то за мной следили. Хотя вечерами все гуляли, ходили из номера в номер. А я просто спала.
Шок от Парижа был сильным. Даже язык стала понимать. И захотела, чтобы моя Эка его выучила.А я сама иностранного не знаю. Не было необходимости учить.
Осенью 2013 года на Первом канале снимали телевизионную программу «Пусть говорят», посвященную Нани Брегвадзе. Было очень приятно, что меня пригласили стать одним из ее участников, представив, как «биографа семьи Брегвадзе». На записи я познакомился с близкой подругой своей героини – актрисой Элеонорой Прохницкой, вместе с которой Нани совершала свои первые заграничные турне. Через несколько дней после телевизионного эфира мы снова повстречались с Элеонорой Болеславовной, и она рассказала о своей дружбе с Брегвадзе и той самой поездке во Францию: