Гроб из Одессы

Мотя Городенко увиделся с Михаилом Винницким, он первым делом поведал ему об этой незабываемой исторической встрече.

— Вы представляете, Миша, — восторженно рассказывал Мотя, — среди города на Екатерининской, почти в такой же, как в мене кожаной тужурке, ехал верхом на каком-то сивом мерине сам Григорий Иванович Котовский. И вся Одесса орала из себя: «Да здравствует лысый Котовский с понтом город осиротел от настоящего короля. Как вам это нравится, Миша?

— Скажите, пожалуйста, Григорий Иванович, самый красный командир, — заметил в ответ сильно сердитый Винницкий. Парень — гвоздь, без мыла в жопу лезет. Кстати, Мотя, он нам остался должен всего один лимончик. Так что ты пошли кого-то из ребят, нехай передаст Коту — пришла пора доплачивать. Или он будет у мене вместо лошади по Екатерининской гонять верхом на венике в цирке Михневича.

Посланный за окончательным расчетом Кота с Молдаванкой Шурка Гликберг куда-то запропастился.

— Опять Матрос начинает своих детских шуточек, — нервничал за Шурку Винницкий, — я таки-да сделаю ему козью морду. У каждого из нас свой заскок, но не до такой же степени.

— Конечно. Миша, — согласился с королем Мотя Городенко, — он давно уже не пацан. Я в девятнадцать лет был гораздо серьезной личностью. Правда, уже с трудом помню этого.

— Вы были таким же босяком, Мотя, — заметил Сеня Вол, — просто мы больше постарели и уже перестали радоваться жизни с нездешней силой, как когда-то. Когда мы впервые одели шикарные костюмы и переступили порог «Версаля». И думали, что весь мир принадлежит только нам…

— А вместо «Версаля» большевики сделали дешевую забегаловку. И в городе все меньше мест, куда можно прийти на свидание с юностью, — грустно сказал Мотя.

В это время до кабинета Винницкого без предварительного стука по двери влетел Эрих Шпицбауэр, и все поняли — случилось что-то. И случилось очень сильно.

Король молча посмотрел на Эриха.

— Миша, они замочили Шуру, — сказал Шпицбауэр и зашмыгал носом — Кот имел бакланить, что теперь ему хочется шуток.

Король сжал в руке свой золотой талисман с такой силой, что скелет не смог бы пошевелиться хоть одной косточкой даже при большом желании.

— Это будет стоить Коту бледного вида и розовых щечек, — поклялся король. — Он уже покойник.

— Миша, этот покойник не такой дурак. Он смылся из Одессы.

— Разве можно уйти от судьбы? — попытался улыбнуться Винницкий, но у него ничего не получилось.

Когда мадам Гликберг увидела перед собой виноватый вид королевского эскорта, она впервые в жизни завыла в полную силу.

— Мадам Гликберг, — сказал король. — Это моя вина. Я не уберег Шурку. Но Шурка знал, на что шел, когда впервые положил шпаерза пазуху. Мадам Гликберг, я понимаю, что сейчас все слова — пустой звук. Но если вам хочется — возьмите свой наган и мою жизнь. Она все равно не дороже Шуркиной. А если вы не захочите ее взять, знайте, у дешевого мокрушника Кота теперь есть четыре кровника. И даже больше. Вся Молдаванка ставит его за своих законов. Если он смоется на Северный полюс, мы найдем его, пусть он устроит себе вид пингвина. А вашего Шурку похоронят так, что нехай Молдаванка вывернет до упора карман, но этих похорон не будет мечтаться даже новому царю по кличке Ленин. Мы поставим над его могилой лабрадорский мрамор — я пошлю фелюгу до Турции. Вы потеряли сына, мадам Гликберг, и, если можно, у вас теперь будет четыре сыновей. Плачьте, мама Гликберг, и мы станем страдать вместе с вами за своего брата Шурку… Мотя, — бросил Винницкий Городенко, вытирающему глаз, — мене надо встретиться с твоими друзьями из чеки. Теперь благотворительности хочется королю…

И Винницкий встретился с чекистами, которые держались наглее солитеров в организмах пациентов доктора Шумейко. Потому что до того вошли ко вкусу дела, что напрочь забыли, кто им помогал делать концерты и командовать в городе.

— Миша, мы знаем чего вы хочите, — высокомерно сказал чекист Левка Черноморский, — товарищ Котовский иногда допускает перегибов, на что ему указывает партия. Но мы сейчас не можем провести среди него воспитательную работу, потому что товарищ Котовский героически бьется на фронтах за нашу родную Советскую власть.

— С товарищем Котовским мы как-нибудь объяснимся без посторонней помощи, — хмуро заметил король. — Нехай он своим некультурным поведением поганит великие идеи, но у мене тоже есть заслуги перед революцией. И поэтому я решил стать красный командир и сражаться за народ.

Чекисты стали переглядываться между собой, с понтом Винницкий договорился с ними сделать совместный налет, а потом отказался от своего слова.

— Знаете, что я вам скажу. Миша, — нерешительно протянул Черноморский, — по моему мнению, вы вполне достойны биться со всякой контрой. Но нам надо посоветоваться с партией.

Наша партия выступала когда-то против, чтоб очередная банда встала под ее знаменами? Ни разу. Можно подумать, Винницкий был чем-то неумелее насчет буржуазии всех остальных блатных, которых большевики с удовольствием просили о союзе. Но Мотя Городенко стал такой невыдержанный, что в конце концов пристал до Винницкого с нескромным вопросом, какого ему нужна эта война, хотя в городе для налетчиков почти не оставалось работы? Одессу шмоняли с такой тщательностью, что после большевиков все остальные могли разжиться только парой лишних неприятностей.

— Мотя, — покачал головой Винницкий, — или вы не видите, что творится в стране? До власти дорвались блатные. Все при кличках, как мы. Все прошли через кичман. Но они вытворяют такое паскудство, за которое бы им на каторге сделали правилку. Может поэтому так называемых политических не мешали с остальными блатными, чтоб люди не перенимали от них зверств? Мотя, мы тоже живем с налетов. Но не позволяем себе стрелять людей из развлечений. Мы снимаем золото, стараясь не делать покойников. Потому что живой человек заработает еще раз, может, до нашей пользы. А что они? Грабят лучше нас, но убивают. Ни один уркаган не позволит себе стрелять у живого человека, если не спасает шкуру. За женщин нет речи. Костя Тютюн шлепнул сам себе у голову после того, как случайно попал одной мадам в спину при налете. И кто его осудит за это, пусть Костя был пьяный? Но закона воров он не нарушил. А они бьют людей по-черному, только за то, что фраерадышат воздухом. У них нет слова и чести.

— Так зачем мешаться до компании, которую надо брать на ножи? — спросил недогадливый Мотя.

— Другой власти у стране вряд ли будет. И кто сейчас останется в стороне, тот пройдет мимо куска пирога с жирной начинкой. Тем более что желающих урвать, кроме нас, как грязи. А потом придет наша власть и вы, Мотя, иди знай, станете губернатором Одессы. И вам не нужно будет бегать на налеты, рискуя собственной шкурой. Будете сидеть на кровати среди телок, а чекисты приволокут, чего понравится…

— Это хорошо, — сказал Мотя, — я уже согласен быть губернатор. Только сперва чекисты должны привести до мене своего кореша Кота под вот этот шабер. А разве вы, Миша, не хотите сами быть губернатор?

— Насчет Кота, Мотя — это мое горе. Но король не может спуститься до простого губернатора…

Вся Одесса высыпала на улицы, провожая налетчиков на войну. Одесситы сильно загордились своими бандитами, готовыми ложить головы и иногородних людей ради их же светлого будущего и революции в мировом масштабе.