Страница 7 из 12
Я развожу руками так, будто это для меня загадка. На самом же деле я понимаю, что ее брат чувствует себя виноватым. Он прогнал жену, которую по-прежнему любит, ради женщины, способной родить ему сыновей. Это жестоко. Тем более что у него уже есть ребенок от польской любовницы, и этого мальчика вполне можно сделать наследником, одновременно сохранив и брак.
– А что она ему сказала? – не унимается княгиня.
То, что сказала бы любая женщина, наделенная достоинством.
– Что любовь не покупается и не продается, – отвечаю я. – Императрица предложение не приняла.
Полина откидывается на спинку дивана.
– Слава богу!
Раздается стук в дверь, и Обри бросается через гостиную. Она прямо-таки пританцовывает от нетерпения, ее черное тело все извивается.
– Ты только посмотри! – смеется княгиня. – Успокойся, радость моя, это всего лишь гость.
Я иду открыть дверь, но при виде посетительницы Обри стремглав возвращается к хозяйке.
– Ее величество королева Каролина, – провозглашаю я безо всякого энтузиазма.
Младшая из сестер Бонапарт отодвигает меня в сторону, и я полностью разделяю настроение Обри. Невозможно себе представить женщину, которая менее подходила бы на роль неаполитанской королевы. Приземистая и нескладная, с вечно бегающими глазками и таким цветом лица, будто ее всегда лихорадит.
– У меня новости. – Она усаживается напротив сестры и поправляет бархатную шляпу, так чтобы перья небрежно свесились с одного боку. Император хоть и сделал ее проходимца-мужа, Иоахима Мюрата, королем Неаполя, но вкуса это не прибавило ни тому, ни другому. Если Полина – само солнце, то Каролина – лишь тусклая звезда, и между сестрами вечно тлеет зависть.
– А я знаю! – самодовольно отвечает Полина. – Поль мне уже рассказал. Он разводится! – Но Каролина, которой бы следовало сейчас быть разочарованной – ведь не она первая принесла благую весть, – улыбается. – Что? – наседает Полина. – Что-то еще? Он собирается сделать официальное заявление?
Теперь ее сестра изображает напускную скромность.
– Не знаю, может, его превосходительство тебе расскажет. – Она переводит взгляд на меня. – Он ведь все знает.
Полина пожимает плечами.
– Не хочешь говорить…
– Он составил список! – проговаривается Каролина. – Там сплошь иностранные принцессы. И ни одной француженки!
Полина повышает голос.
– Список невест?
Довольная реакцией, Каролина важно кивает.
– И в нем числятся австрийская принцесса Мария-Люция и сестра русского царя Анна Павловна.
– Я тебе не верю!
– Тогда будем считать, что мама мне никакого списка не показывала. Мне, наверное, приснилось.
– Он ни за что не женится на австриячке! – восклицает Полина. – Последняя французская королева из Габсбургов была обезглавлена.
– Это было шестнадцать лет назад. Кто теперь вообще помнит Марию-Антуанетту?
Весь Гаити, мелькает у меня. Именно благодаря ей Туссен провозгласил от имени всех цветных конец рабству. Если бы не она, никакой Французской революции бы не было. А если бы не Революция и не Декларация прав человека и гражданина, Туссен не вдохновился бы на провозглашение Гаити свободным от рабства и угнетения. Потребовалось тринадцать лет и сто тысяч жизней, чтобы французы убрались с Гаити, но вчетверо больше было убито после казни Марии-Антуанетты. С чего бы, в самом деле, им желать еще одной австриячки на троне?
– Да и вообще, – беспечно добавляет Каролина, – это может оказаться русская. Или кто-нибудь из числа принцесс помельче.
Разговор мучителен для Полины.
– Пока он жениться не станет! – возражает она.
Ей двадцать девять, Каролине – двадцать семь, но Полина вполне могла бы сойти за младшую. Я смотрю на нее через зеркало: изящный изгиб шеи, темно-каштановый цвет волос и недавнее приобретение – недовольные морщинки между бровей. Я вспоминаю наши совместные вечера на Гаити, когда воздух наполняли тяжелые ароматы цветущих апельсиновых деревьев и запах летнего ливня. Того мира уже нет, он сгинул в зверствах войны, унесшей моих родных и мой дом. Но остров остался. Остались песни моей матери. И настанет день, когда Полина увидит тщетность всего, что было, поймет, насколько проще и слаще была жизнь в моей стране, когда мы с ней были только вдвоем и никого больше…
– А объявление о разводе? – вопрошает она, возвращая меня к настоящему. – Мама не говорила?..
– Пятнадцатого, – отвечает Каролина. И многозначительно уточняет: – Декабря. – Раньше этого дня он не примет решения относительно новой женитьбы.
Они встречаются глазами и делаются похожими на двух шакалов, ведущих совместную охоту.
Глава 4. Мария-Люция, эрцгерцогиня Австрийская
Дворец Шенбрунн, Австрия
Декабрь 1809 года
Как только отец меня вызвал, я уже догадываюсь, в чем дело. За мои восемнадцать лет мне ни разу не приходилось присутствовать на заседании отцовского Государственного совета без брата. Идти мне предстоит через весь дворец, и я надеваю муфту. Затем окликаю Зиги, уютно устроившегося подле камина. Раз уж мне предстоит выслушать новость о том, что моей руки жаждет французский «людоед», Menschenfresser, как зовут его в Австрии, то лучше, если рядом со мной будет верный друг.
Я беру моего малютку-спаниеля, и весь путь по стылым залам дворца он проделывает у меня на руках. Каждую зиму отец тратит целое состояние на отопление дворца, и все равно этого мало. Изо рта стражников идет пар, а жены придворных, при всем их тщеславии, обряжаются в теплые плащи и широкие меховые шляпы.
– Ваше королевское высочество. – Когда я прохожу, стража кланяется мне, но я не вижу человека, которого ищу. Дойдя до Голубой гостиной, где отец проводит заседание совета, я останавливаюсь перед дверями. Мне хотелось увидеть лицо Адама Нейпперга, услышать в его голосе уверенность, когда он скажет – а он это непременно бы сделал! – что мне нечего опасаться этого совещания, что отец ни за что не выдаст меня за этого «людоеда», ни за какие деньги! Но его нигде нет. И вот я стою перед дверями зала, и стража ждет от меня кивка. Когда я подаю знак, двери широко распахиваются.
Объявляют:
– Эрцгерцогиня Мария-Люция Австрийская.
Я делаю шаг вперед и замираю. В зале собрались все, в том числе Адам Нейпперг и моя мачеха, Мария-Людовика. Пока я подхожу к столу, Мария бросает на меня предостерегающий взгляд, и все в зале моментально замолкают. Отец указывает мне на кресло напротив.
– Мария… – начинает он и замолкает, как будто не находит слов для продолжения.
Я запускаю пальцы в шерсть Зиги и жду. Ясно, что французский император попросил моей руки и Австрия теперь вынуждена искать уловки, чтобы отказать, не вызвав у него серьезной обиды. Отец смотрит на князя Меттерниха, и тот откашливается.
– Ваше высочество, – решается князь, – у нас радостная новость! – Я вопросительно поднимаю брови, затем оглядываю стол, переводя взгляд с одного преисполненного серьезности лица на другое. Если новость такая радостная, почему все сидят как на похоронах? – Император Франции, – продолжает Меттерних, – попросил вашей руки. Как вы понимаете, это большая честь для дома Габсбургов-Лотарингских, ибо австро-французского брака не было уже тридцать девять лет.
– Да, и это хорошо, – отвечаю я. Но никто не улыбается. Отец ерзает, а когда я нахожу глазами графа Нейпперга, то вижу, что и он мрачнее тучи.
– Император любит быстро принимать решения, выше высочество. Три дня назад он послал своего пасынка Евгения Богарне в наше посольство в Париже, чтобы просить вашей руки. Нашему послу было сказано, что согласие надлежит дать немедленно, иначе император будет крайне недоволен.
У меня обрывается сердце.
– Так что вы хотите сказать?
Прежде чем ответить, Меттерних бросает взгляд на моего отца.
– Что предложение было принято, ваше высочество.
У меня все плывет перед глазами. Голубые китайские настенные панно из рисовой бумаги приобретают молочно-белый оттенок. Зиги тычется мне в руку, и прикосновение его холодного носа приводит меня в чувство.