Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 12

Я вижу золотое кольцо с бриллиантом десяти с лишним карат, тяжелые рубиновые серьги, под весом которых, кажется, порвется мочка уха. Затем он хвалится комплектом из сережек, колье и диадемы, тем самым, в котором нашей будущей императрице предстоит блистать на каждом портрете и на каждом официальном мероприятии. Он подносит диадему к окну, и бриллианты с изумрудами переливаются в свете неяркого зимнего дня.

– Три миллиона франков! – сообщает он напыщенно. От такого расточительства у меня перехватывает дыхание. На эти деньги можно было бы отстроить заново Гаити и вернуть ему тот вид, в котором он был до разрушения его этим самым французским императором. Или выплатить компенсацию всем семьям, лишившимся сыновей и дочерей в войне, которую он развязал, чтобы сохранить Гаити во французском рабстве.

Я оставляю свою горечь при себе.

– Такого приданого еще ни у одной невесты не было, – одобряю я.

– Думаешь, на нее это произведет впечатление? Они все-таки Габсбурги! – напоминает он, и я впервые вижу в нем неуверенность. Этот человек, завоевавший с десяток наций, волнуется из-за девицы королевских кровей. – У них там восемь веков традиций!

– Тогда она будет горда тем, что соединяет судьбу с императором Франции.

– Да. – Наполеон приосанивается. – Да! А что Полина? Как восприняла новость? – Так вот зачем он меня сегодня призвал. Не для того чтобы оценить новые наряды своей невесты, а чтобы узнать реакцию младшей сестры на кандидатуру новой императрицы.

– Не сказать, что довольна, – отвечаю я.

– Она хочет стать моей женой, – замечает он – таким тоном, словно речь идет об одной из его многочисленных фавориток. – Мечтает быть королевой Египта, а я чтобы носил корону фараона. Можешь представить? – Взгляд его серых глаз встречается с моим, но я вижу не злость, а веселое изумление. – Ты умный человек, Поль. Стал бы ты волноваться из-за того, что станут говорить при европейских дворах?

– Нет.

Он смеется.

– Вот и я – нет. Однако…

Я жду, когда он закончит, но он умолкает, и я вглядываюсь, силясь определить, не означает ли его «однако», что он бы женился на собственной сестре, если бы не скандал, который вызовет этот брак.

– Не хочу, чтобы она ревновала, – наконец произносит он. Но я подозреваю, что это неправда. Зачем иначе демонстрировать мне комплект с изумрудами, усеянные бриллиантами наряды и веера с драгоценными камнями, ведь он прекрасно понимает, что ей будет дан полный отчет. – Она высоко ценит твое мнение, – продолжает он. – Вот почему я хочу, чтоб ты объяснил ей всю важность ее присутствия на этой свадьбе.

– Ваше величество? – не понимаю я.

– Ей надо будет нести шлейф невесты, – объясняет он. – Вместе с Каролиной и Элизой.

На мгновение я лишаюсь дара речи. С аналогичной просьбой он обращался, когда они с Жозефиной венчались в Нотр-Даме, и последовавший конфуз вошел в легенду – над ним до сих пор смеются за закрытыми дверями. Сестры Бонапарт клялись, что не делали ничего предосудительного, но каждый в соборе видел, как они тянули назад шлейф Жозефины, не давая императрице идти к алтарю. Они так надолго застопорили ее движение, что Наполеон обернулся в недоумении, что это невеста никак не подойдет.

– Знаю, знаю, о чем ты думаешь, – ворчит он. – Но повторного цирка не будет. Мир увидит, что Бонапарты едины! И не только Бонапарты. Богарне – тоже.

– Ваши приемные дети тоже будут?

Я откровенно шокирован. Император сухо кивает.

– Евгений приезжает из Италии, а Гортензию я уже оповестил, что ей предстоит стать при новой императрице статс-дамой.

Я изо всех сил стараюсь не показать, что я думаю о человеке, способном сначала заставить свою двадцатишестилетнюю падчерицу смотреть, как прилюдно выставляют за дверь ее мать, а потом приказать ей прислуживать своей новой молоденькой жене. Мне представляется Гортензия с ее каштановыми волосами и бледными, невинными глазками. «Да, ваше величество. Нет, ваше величество. Конечно, ваше величество». Не жизнь, а сплошное угодничество – сначала взбалмошной мамаше, затем своему мужу Луи Бонапарту, вздорному голландскому королю, и вот теперь – второй императрице Франции.

– На сей раз все будет отлично, – уверен он. – Привезти австрийскую принцессу я поручаю Каролине, а ты поедешь с ней, чтобы дать мне потом полный отчет.

– Ваше величество? – О новом поручении я слышу впервые.

– При этом дворе есть еще кто-нибудь, кто скажет мне правду?

Я задумываюсь.

– Нет.

– Поэтому-то ты мне и нужен. Когда вы прибудете в Компьень, ты будешь поражен. Завтра я лично еду туда, дабы убедиться, что все покои императрицы надлежащим образом обставлены заново.

– Ваше величество идет на большие расходы… – Реплика вполне нейтральная, но воспринять ее можно по-разному. Однако Наполеон улыбается.





– Этот брак предначертан мне судьбой. Габсбургская принцесса, плодовитая как крольчиха. Я даже нанял того же мастера церемоний, который обслуживал Людовика Шестнадцатого и Марию-Антуанетту.

– Не боитесь, что люди воспримут это как дурной знак?

– И пускай, раз они такие идиоты! – гремит он, и серые глаза его расширяются, как у одержимого. – Почему ты так говоришь? – вдруг восклицает Наполеон. – Разве в народе уже болтают?

– Не знаю, – признаюсь я. – Но как только речь заходит о Людовике Шестнадцатом…

– Тогда они должны понимать, что это брак огромной значимости. Я все уже распланировал, – сообщает он. – Будут фейерверки, будут пиры, и двум тысячам осужденных я смягчу приговор. За два месяца я заново обустрою весь Компьенский дворец. Работы там ведутся днем и ночью.

– И она этого ждет?

– Этого жду я. Я – император Франции.

Да, и это вопреки Революции, которая была призвана положить конец подобным титулам. Он замечает мое сомнение, и шея его багровеет.

– Что?

– Ничего, сир.

– Что у тебя там в голове? А ну, выкладывай! Слово в слово! – приказывает он.

– Не титул красит человека, – отвечаю я, – а человек – титул. – Это цитата из Макиавелли.

Он замирает, обдумывая, как это применимо к нему, и понимает, о чем я. По сути, что такого великого в его императорском титуле? Но поскольку народ убежден в обратном, то будет гнуть спину на строительстве, ремонте, обустройстве. Парижане будут жить рабами своей новой императрицы, пока в их глазах блеск ее короны не померкнет. Это случилось двадцать лет назад, и нет причин думать, что не случится опять.

– Правительство народа лучше правительства князей, – отвечает он мне цитатой на цитату. – Ты в это веришь?

– Я еще слишком молод и неопытен, ваше величество, чтобы судить об этом. Но в свободу я верю.

Он ухмыляется.

– Ну, разумеется. В свободу для народа Гаити и остальных колоний.

– Да, – нахально отвечаю я. – И только по счастливой случайности ваша мама не родилась рабыней на Мартинике.

Между нами повисает молчание, и под его пристальным взглядом я весь напрягаюсь.

– Когда-то я считал, что генерал Туссен Лувертюр – самая большая угроза для Гаити, – говорит он. – Но возможно, я ошибался.

Он продолжает следить за мной, а я гадаю, что сделали с Лувертюром французы, когда захватили. Потом Наполеон неожиданно смеется.

– На Мартинике? – повторяет он и хлопает меня по спине. – Ты, Поль, никогда не успокоишься, да?

– Ваше величество?

– Ты действительно полагаешь, что когда-нибудь я поменяю убеждения? Но можешь мне поверить, – уже серьезно продолжает он, – сколько будут существовать люди на земле, столько их будут порабощать другие.

– Тот факт, что рабство существует, еще не означает, что это правильно. – Я твержу свое, но он в хорошем настроении, ведь впереди у него свадьба. Когда, как не сейчас, предлагать ему иное мнение и дискутировать?

Он недолго взвешивает мой аргумент и пожимает плечами.

– Поль, так устроен мир. Будь доволен, что твой остров свободен – пока. – Он переводит мое внимание на последний из деревянных сундуков, давая понять, что дискуссия окончена. – Для Жозефины, – поясняет он. Внутри – дорогой фарфоровый сервиз. Севрского фарфора. – Как думаешь, она оценит?

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте