Избранница Наполеона

– Племяннице Марии-Антуанетты? – добавляет Франсуа.

Я киваю.

– Я слышал, император посылал своего приемного сына Евгения к австрийскому послу договариваться. Подумать только: послать сына бывшей жены просить руки другой женщины! Ты себе такое мог бы представить?

Нет. Впрочем, на Гаити такого бы и не произошло. При всей нашей, как говорят, отсталости, у нас не женятся и не разводятся ради забавы.

– Неправильно это, – продолжает Франсуа. Он шокирован, хотя я этого не понимаю. При здешнем дворе именно так все и делается. – Она же была Мадам Виктория! Слишком высоко он метит, что нашел себе невесту королевской крови. И не какую-то, а габсбургскую принцессу!

– Идем, надо тебя объявить, – произносит Дасьен. А может, он спохватился, что мы увлеклись разговором, который скорее надо вести где-нибудь в саду или на конюшне. Он распахивает двустворчатые двери, и мое имя эхом разносится по императорскому кабинету.

Входя, я ловлю свое отражение в зеркалах, откуда на меня взирает высокий мужчина в ботфортах и при золотых эполетах, происхождением наполовину француз, наполовину гаитянин, со смуглой кожей и зелеными глазами, по которым никто не может угадать его происхождения. У меня нет ни состояния, ни фамильного имени, которое давало бы мне шанс продвигаться наверх, но при здешнем дворе такие вещи значения не имеют.

– Поль! – окликает император через всю комнату, и я замечаю разочарование на лице графа Монтолона, ведь Наполеон прибег к своему излюбленному фокусу. – Мои глубочайшие извинения, – поворачивается император к графу. – Прибыл мой любимый камергер. Придется продолжить нашу с вами беседу в другой раз.

Граф поднимается с кресла и бросает на меня испепеляющий взгляд. Но я тут ни при чем, это все император. Он обожает прерывать аудиенцию с представителями старой знати ради беседы с простолюдином.

– Ваше величество. – Я делаю перед императором поклон, и он останавливается и улыбается мне.

Он совсем не похож на человека, который только что развелся с женой и вверг в панику целую империю. Его темные волосы аккуратно зачесаны, и он одет в свой любимый мундир красного бархата, расшитый золотом.

– Слышал уже? – Ясно, что речь идет об австрийской эрцгерцогине, но я осторожен.

– Ваше величество?

Серые глаза буравят меня.

– Что, при дворе ничего не болтают?

Я бросаю взгляд в сторону его смущенного молодого секретаря, Меневаля. Он при Наполеоне уже не первый год. Это красивый мужчина, высокий и поджарый, с густыми темными волосами и карими глазами. Любое из принимавшихся доселе важных решений императора первым делом диктовалось Меневалю. В недрах этого дворца хранятся тысячи исписанных им страниц – подробные указания по самым разным вопросам, которые император зачастую диктует в два или три часа ночи. Сейчас он отложил перо и сидит за столом, закрыв глаза. Похоже, с шести утра, когда император сюда прибыл, у секретаря это первая пауза в работе.

– Ваше величество имеет в виду возможность брака с австрийской принцессой? – осторожно спрашиваю я.

Наполеон торжествующе хохочет.

– Значит, болтают! – Вот что ему нужно. Больше любого богатства, женщин и даже власти Бонапарты жаждут славы. – Рассказывай. – Он делает шаг вперед. – И что говорят?

Сейчас он явно затеял какую-то игру. Я внимательно слежу за ним, но пока догадаться по его вопросам, что у него на уме, мне не удается. Я откашливаюсь.

– Говорят, что свадьба состоится на будущий год, – честно сообщаю я. – Возможно, уже в марте.

Несколько мгновений он хранит молчание – нарочно томит меня неопределенностью. Потом протягивает руку и хватает меня за локоть.

– Ты первый, кто мне об этом рассказывает. Я знал, что будут перешептываться. Но думаешь, приближенные мне докладывают? – сердится он. – Собственные солдаты скрывают от меня правду!

Я сохраняю нейтральное выражение лица. Было время, когда никто из его солдат не отваживался рассказать ему об интрижке Жозефины с его подчиненным. И этого предательства он до сих пор не забыл.

– Даже Меневаль, – рявкает он, и секретарь широко открывает глаза, – изображал неведение! Но я-то знал, что при дворе болтают. Так что о ней говорят?

Что такая жена принесет несчастье, подобно ее двоюродной тетке. Что она из Габсбургов, которые о Франции и слышать не хотят после казни Марии-Антуанетты. И что в этом месяце ей исполняется девятнадцать лет. А что можно понимать в управлении империей в таком возрасте? Но вслух ничего этого я не говорю. Это не ложь. Просто умолчание.

– Поговаривают, она музыкальна. Играет на фортепиано…

– И на арфе, – добавляет он. – Что еще?

Я припоминаю свою беседу с австрийским послом князем Меттернихом.

– Способна к языкам. Помимо родного немецкого, владеет французским, итальянским, английским, латынью и испанским. Плюс к тому она умеет рисовать.

– Да, акварелью и маслом, – кивает император. Планируя новый брак, он произвел разведку, как перед военной кампанией. – Однако, – с нажимом произносит он, – есть вещи поважнее всего этого.

Я напрягаюсь. Кажется, я ничего не упустил. Внешность? Говорят, что она рослая и упитанная.

– У ее прабабки было двадцать шесть детей, – без лишних предисловий заявляет он, – а у матери – тринадцать.

– Значит, и она плодовита.

– И даже очень! И года не пройдет, как у меня будет от нее ребенок. И за это я сделаю ее самой избалованной женой в Европе. – Он ведет меня в дальний конец кабинета, где стоят пятнадцать наполовину заполненных сундуков с поднятыми крышками. – Меневаль, иди-ка сюда! – кричит император. – Дай-ка мне список!

Меневаль достает длинный лист бумаги, и император ее какое-то время изучает. На лбу его появляется глубокая морщина.

– Я же просил тебя писать крупнее! В последний раз, когда мы его смотрели, я сказал, чтобы ты не мельчил!

– Я сделал покрупнее, ваше величество. Просто я не был уверен…

– Когда не уверен, – ревет император, – надо спрашивать! Ступай!

Меневаль продолжает стоять в ошеломленном молчании. В одно мгновение – это происходит так быстро, что я застигнут врасплох, – император снимает шляпу и хлещет ею секретаря по лицу.

– Убирайся! Спать будешь у себя, а не на моем столе! Вечером явишься.

Меневаль низко кланяется и дрожащим голосом отвечает:

– Как прикажете.

Я смотрю ему вслед и пытаюсь представить, как бы я себя повел, если бы император осмелился ударить меня.

– У этого одно на уме, – говорит император, едва за секретарем закрывается дверь, – его потаскуха, на которой он только что женился.

Он говорит о женщине, отказавшейся лечь с ним в постель даже после того, как он пытался задобрить ее рубиновой булавкой и бриллиантовыми сережками. При дворе хорошо известна страсть императора к замужним дамам. Их интереснее завоевывать, а обязательств при этом – никаких. «С замужней женщиной, – как-то поделился он, – не возникает никаких неловкостей. Проведешь с ней ночь – и не нужно наутро уговаривать ее уйти». – Именно так Наполеон строит и свои военные кампании: в соответствии с целесообразностью и удобством, а главное – в наиболее унизительной для проигравших манере.

– Ну, и что скажешь? – спрашивает он, показывая на набитые муслином и шелками сундуки. – Зачитать опись содержимого?

Он начинает с заказанной им самим одежды. Платья с отделкой из норки, туфли на горностаевом меху, веера из лебединых перьев на инкрустированных бриллиантами ручках и такие роскошные парадные платья, что королева Мария-Антуанетта – будь она жива – постеснялась бы на них даже смотреть. Бесчисленные костюмы для верховой езды и кашемировые шали. Даже шлепанцы и нижнее белье принцессе заказал он сам. Есть и свадебное платье – такое искусное творение из атласа и горностая, что на его изготовление швеям понадобился, наверное, целый месяц.

– И это еще не все! – восклицает он. Лучшее, как видно, он приберег напоследок. – Взгляни-ка сюда. – Он подводит меня к самому массивному сундуку, до краев набитому деревянными шкатулочками. – Украшения для императрицы, – объявляет он и открывает одну шкатулку за другой, давая мне полюбоваться их содержимым.