Страница 19 из 86
Через мгновение рука Феофано доверчиво сжимала его руку, глаза смотрели в его глаза, и она верила ему так, как никогда бы не поверила незнакомцу. Его взгляд стал теплым и удивительно добрым. Это был как будто совсем другой человек.
Помощника у него не было. Позже можно будет спросить почему. Аспасия вдруг обнаружила, что подает ему из ящика с лекарствами то, что он приказывает. Казалось, он воспринимал ее только как лишнюю пару рук. Это хорошие руки, подумала она. Хорошо выученные. Они знали, что ему нужно, иногда даже раньше, чем он спрашивал. Он воспринимал это как должное и ни словом, ни взглядом не выражал своего одобрения.
Он мог исцелить Феофано. Он осмотрел ее, назвал ей ее болезнь и сказал, улыбаясь:
— Я знаю это дьявольское порождение, и оно знает меня. Мое лекарство заставит его бежать, стеная, назад к своему хозяину. Оно горькое, но я смешаю его с медом и разбавлю вином. Теперь выпей, и попроси твоего ангела-хранителя помочь тебе.
Феофано выпила доверчиво, как ребенок. Она даже слабо улыбнулась — она, которая так недавно хныкала от малейшей боли или жара. Мавр проверил, хорошо ли она укрыта, и почтительно, как восточной царице, поклонился.
— Я снова приду утром, — сказал он, — с позволения госпожи. Если на то воля Господа, лихорадка пройдет. Это ведь уже не первый день, насколько я вижу?
Феофано покачала головой. Веки ее уже отяжелели, но она протянула руку и удержала его.
— Приходит и уходит, — сказала она медленно, как будто подыскивая слова. — Не беспокойтесь… Не надо волновать людей…
— Но, — сказал мавр, — если люди волнуются, они зовут меня. — Он осторожно опустил ее руку на покрывало. — Спи спокойно, моя госпожа, и выздоравливай.
Феофано кивнула. Она еще что-то хотела сказать, но сон одолел ее.
Аспасия сосредоточенно расставляла флаконы и пузырьки по местам в ящике. Она чувствовала, что мавр наблюдает за ней, что он хочет отобрать у нее ящик и сделать все сам. Но он стоял молча. Он был очень аккуратным: каждое гнездо в ящике было подписано по-арабски, а на бутылочках и пузырьках были соответствующие ярлыки.
Последняя бутылочка заняла предназначенное для нее место. Аспасия не стала закрывать крышку. Он еще должен уложить инструменты. Она подала ему ящик.
Он взял его с удивившей ее вежливостью. Однако голос его прозвучал резко:
— То лекарство, что я дал ей, дай ей в полночь, три капли, не больше, в ложке меда, смешанного с вином. Я навещу ее утром. Если она проснется и будет чувствовать себя нехорошо, разотри ей грудь и шею этим бальзамом и закутай в мягкую ткань. Дай ей понюхать бальзам, если захочет. Ей станет легче.
Аспасия наклонила голову.
Он уложил в ящик последний инструмент и запер его с легким щелчком.
— Она выздоровеет? — спросила Аспасия помимо своей воли: это страх за Феофано управлял ее языком.
Мавр слегка нахмурился, но ответил мягко:
— Как захочет Бог. Она молода, здоровье у нее крепкое, я сделаю все, что в моих силах. Да, я думаю, что она поправится.
— Она должна, — сказала Аспасия. — Она должна быть королевой.
— Как захочет Бог, — повторил мавр.
Снаружи толпились монахини, готовые разразиться упреками, но сдерживавшие себя. Аспасия была счастлива, что среди них не было императрицы Аделаиды. Она послала одну из монахинь за слугой с факелом. Та повиновалась.
Мавр не хотел ждать. Аспасия проводила его к выходу, и он выглянул в черную тьму, шумевшую дождем. Еще не выйдя на улицу, он уже задрожал от холода.
— Я бы предложила тебе наше гостеприимство, — сказала Аспасия. — Если бы ты принял его от христиан.
— А христиане разрешили бы тебе предложить его?
Это была насмешка. Аспасия вскинула голову.
— Если бы я приказала, разрешили бы.
— Нет, госпожа, — ответил он. — У меня есть собственный дом недалеко отсюда.
Должно быть, у нее был удивленный вид. Он слегка приподнял брови.
— Ты что же, думала, что я просто так вырос из земли?
— Я думала, ты живешь во дворце.
— Когда император путешествует, я путешествую с ним. Но здесь у меня свой дом.
Она медленно кивнула.
— Каждому нужен свой собственный дом. Благо, когда его имеешь.
— Конечно, это благо и для римской церкви, и для меня. Святым отцам не очень бы нравилось видеть мусульманина в самом сердце своей веры.
— Почему же сын Пророка из всех мест в мире выбрал это и что он делает здесь?
На мгновение Аспасии показалось, что он сейчас повернется и уйдет, прямо в тьму и дождь. Но он ответил:
— Я лечу там, где нуждаются в лечении.
— Но и в Кордове наверняка нуждаются в лечении.
Лицо его ничего не выражало.
— В Кордове множество врачей. Здесь же тех, кто знает медицинское дело и не шарлатан, очень мало, и их ценят.
— И ты один из таких?
— Да, я. — Он бросил на нее острый взгляд, темный из-под темных бровей. — А ты, госпожа? Ты служанка царевны?
— Она зовет меня другом.
— А родственницей?
— Мы похожи на родственниц?
— Лицом нет, — сказал он, — но в остальном — очень. Кажется, ее мало волнует, что по рождению ты выше, чем она.
— Откуда… — Аспасия сжала губы.
Он услышал. Едва заметно улыбнулся.
— Разве это тайна?
— Нет, — ответила Аспасия. — Да. Я не хотела бы… Как ты узнал?
— В тебе что-то есть. Стоит тебе поднять бровь — и весь мир готов повиноваться.
— Не может быть!
Он засмеялся, чем изумил ее до потери речи.
— Ты делаешь это и сейчас, — сказал он, — моя госпожа Феофано Багрянородная.
Пока она собиралась с мыслями, пришел мрачный слуга с факелом, и мавр ушел.
Она ненавидела его. Она презирала его. Но никакими силами она не могла бы выбросить его из памяти.
10
Стараниями врача из Кордовы Феофано быстро выздоравливала. К утру лихорадка прошла, а еще через день она уже встала с постели и готовилась присутствовать на пасхальной службе.
Мавр не был этим особенно доволен, но даже его авторитет был ничтожен перед интересами империи. Он просил у Феофано разрешения остаться при ней еще день или два — «задержаться», как сказала Феофано. Она сделала больше: она попросила императора назначить его своим личным врачом. Император, потеплевший от вина и от улыбки Феофано, удовлетворил ее просьбу.
— Теперь ты можешь задерживаться сколько угодно, — сказала она мавру, вернувшись из дворца.
Казалось, тот не удивился:
— Может быть, теперь ваше высочество послушается моего совета, примет лекарство и пойдет спать?
Она пошла, но едва ли из послушания: было уже поздно, и до утра ей нечего было делать. Она проглотила лекарство, даже не поморщившись; она улыбалась. Он не смог не улыбнуться в ответ.
— Ты будешь королевой великой и грозной, — сказал он ей.
— Я так и собираюсь, — ответила она.
Вечером накануне свадьбы Феофано, наконец, получила возможность остаться в одиночестве. Предполагалось, что она проведет это время в молитве. Она уже исповедалась и отстояла мессу. Она получила последние наставления у императрицы Аделаиды и теперь принадлежала самой себе и Аспасии.
В день Светлого Христова Воскресения дождь перестал лить, но на следующее утро зарядил снова. Только сегодня день наконец прояснился. Заходящее солнце заглядывало в узкие высокие окна монастырской часовни. Монахини, которым предстояло встать до рассвета на заутреню, ушли. Они оставили после себя в часовне глубокий покой, смутный запах ладана и, как казалось, даже отзвук пронизывающе сладостных голосов, возносящихся к небесам.
Аспасия молилась недолго. Она неотрывно следила за Феофано. Сколько же времени они провели вдвоем? Всю жизнь Феофано и большую часть жизни ее, Аспасии. Аспасия могла бы вспомнить ее новорожденной, маленькое красное создание, в котором даже тогда проявлялись истинно царские замашки.
Стоя на коленях на холодном полу, прямая и неподвижная, сложив молитвенно руки и закрыв глаза, она казалась ребенком. Губы ее шевелились. Щеки, не знавшие румян, были бледны, но она не выглядела больной. Только рассеянной и немного испуганной.