Дочь орла

Джудит Тарр

Дочь орла

Джейн Батлер, которая поверила в то, что мой Орел будет летать

ПРОЛОГ

Аахен, Рождество, 983 г.

Этот день удивительно подходил для коронации: холодный, кристально-ясный, сверкающий. Снег покрывал стены и крыши Аахена великолепной мантией, а солнце как будто стремилось израсходовать сразу все запасы тепла и света, какие еще сохранило до этого дня зимнего солнцестояния. Люди, заполнившие город, рослые, крепкие германцы, стояли с непокрытыми головами и обнаженными руками под голубым небосводом, радостными криками приветствуя своего нового повелителя — Оттона, сына Оттона, сына Оттона Саксонского.

Под высокими сводами собора, под задумчивым взглядом Господа Иисуса Христа, Оттон, который вот-вот должен был стать королем, проходил торжественную церемонию посвящения. «Все-таки он удивительно терпелив», — думала Аспасия, поднимаясь на цыпочки, чтобы увидеть его между величественными фигурами епископов и не менее величественными их прислужниками. Хотя она и сама казалась маленькой среди могучих варваров, но все же не такой крошечной, как король Германии, наследник римского императора, августейший светлейший князь, залог мира между германцами и их слишком далеко находившимся повелителем. Король Оттон, сын императора Оттона, был довольно велик для своего возраста и, насколько смогла этого добиться Аспасия, держался достойно. Но ему было всего три года.

Чуть раньше он уже выразил явное нежелание сменить сияющий день на искусственный сумрак собора. Едва не произошло нарушения церемониала: вспышка нетерпения, как сказала бы Аспасия. Но это уже миновало. Она не отрывала от него глаз, мысленно запрещая ему плакать. Это был умный ребенок. С кислым видом, но он все же позволил ввести себя в огромный зал, построенный еще Карлом Великим.

Однако он недолго пребывал в плохом настроении. Его встретили торжественные звуки антифона. Ему понравились отблески тысяч свечей на мраморном полу, порфировых стенах и мозаичных сводах, по-византийски великолепных, шуршание и переливы шелков, мехов и сверкающих украшений на плечах, руках и головах собравшихся здесь знатнейших вельмож Германии. Вельмож, повиновавшихся ему, хотя он вряд ли еще понимал, что это значит. Его отец был императором Германии и Италии, но обстоятельства заставляли его чаще находиться в Риме и уделять большую часть внимания и сил Италии. Доказательством того, что и Германия не забыта, была сегодняшняя коронация: у империи был наследник престола — король Германии. В этом была политическая мудрость.

Германский король унаследовал у отца его рыжевато-соломенные саксонские волосы, а у матери — большие темные глаза. Его движения были скованы шелковыми одеждами, тяжелая парадная мантия покрывала его фигурку с головы до ног, так что виднелось только бледное личико. Он придерживал двумя ручонками, украшенными литыми золотыми наручнями — в каждый из них свободно вошли бы обе его руки — огромный, больше его самого, меч. Ему подали поочередно — сначала скипетр, потом его взяли и дали державу. Взрослый мужчина держал бы эти знаки королевского достоинства одновременно, но ребенок был слишком мал для королевских регалий.

Только золотой обруч короны был сделан по его мерке. Епископы помазали его освященным в Иерусалиме миром и увенчали его лоб короной. Он не замотал головой, как опасалась Аспасия. Он держался с достоинством, подобающим королю.

Аспасия, наконец, оторвала взгляд от мальчика. Императрица была там, наверху, где ей определили место эти вельможи и прелаты: в верхнем помещении, за троном, она была почти невидима людям внизу. Почти, но не совсем. В окружении своих юных дочерей, она напомнила Аспасии образ святой Софии из родной Византии: как Луна среди звезд, возвышенная и царственно прекрасная. Видя ее сияющее спокойствием чело, никто не мог бы предположить, в каком она бешенстве. Эти варвары думают, что ловко схитрили, посадив ее так высоко и так далеко — на такой почетной высоте и без всякой власти. Это ее-то, византийку, императрицу Феофано, которая любого из них могла бы поучить хитрости!

Аспасия, передав своего подопечного епископам и вельможам, не могла приблизиться к трону. Они выбрали для церемонии трон в портике, трон германских королей, на котором сидел Оттон во время его избрания и торжественного провозглашения королем. Теперь он поднимался по винтовой лестнице в верхнюю часовню и дальше — к высокому трону Карла Великого, к которому вели шесть крутых ступеней.

Он карабкался со ступени на ступень, как обычный ребенок. С двух сторон его сопровождали два епископа, готовые в любой момент прийти ему на помощь, если бы таковая понадобилась. Это были Иоанн Равеннский и Виллигий Майнцский — Италия и Германия, — они собрались здесь, чтобы вместе короновать своего нового короля.

Для ребенка эта лестница была слишком высокой; если бы он споткнулся, то ему пришлось бы лететь с самого верха часовни до нижнего зала, полного людей. На мгновение Аспасии показалось, что он готов расплакаться. Но вот он, наконец, добрался до верха, остановился, повернулся и увидел их всех, там, внизу, с лицами, обращенными к нему, как цветы поворачиваются к солнцу, и он засмеялся. Хор прервал свое пение перед вступлением солиста. И в наступившей тишине раздался смех короля — ясный, звонкий и радостный.

Смолкло эхо. Епископы приготовились к тронной церемонии. Певец уже набрал в грудь воздуха, чтобы начать первую фразу «Те Deum». Все замерло в ожидании мгновения, отделявшего корону от трона, принца от венчанного короля.

И вдруг крик разорвал тишину: «Рим! Весть из Рима!»

Возникло общее замешательство. Послышались крики возмущения, женский визг. Тот, кто был причиной смятения, огромный, как бык, протолкался ближе к трону, и его голос прозвучал еще громче и яснее, перекрывая поднявшийся шум:

— Рим! Весть из Рима, истинная, клянусь Господом! Император! Император умер!

Аспасия родилась византийкой и ею же надеялась умереть. Она сохранила бы присутствие духа и среди разбушевавшихся демонов. Даже если бы начался конец света. Она только покачнулась, оглушенная волной горя, сомнения и горького понимания жестокой правды. В этом было что-то роковое. Оттон, двадцати восьми лет от роду, умер в Риме; Оттон, трех лет от роду, здесь, в Аахене, взошел на трон Карла Великого.

Епископы забыли о нем. Императрица исчезла. Там, наверху, оставалась только София, старшая из дочерей, та самая, которая никак не желала понять, почему здесь коронуется ее маленький братец, а не она, восьмилетняя. Аспасия видела, как побледнело ее лицо, обида и гнев уступили место потрясению. Она не плакала, только сердито всхлипывала.

Оттон посмотрел вниз, на толпу, бурлившую внизу. Корона сползала с его головы, он ее поправил. Его взгляд упал на высокое кресло, и он решил устроиться на нем. Пока его люди, ошеломленные известием, что в момент обретения Короля, они лишились императора, приходили в себя, ребенок повернулся к ним спиной и не спеша вскарабкался на широкое каменное сиденье. Он уселся на нем, немного поерзав, потому что камень был холодным даже через подушку, и чинно положил руки на подлокотники, как это делал его отец. Он прямо держал голову, увенчанную короной, его лицо было сосредоточенно. Он еще не знал, что такое смерть. Но знал, что он — король.

Часть I

БАГРЯНОРОДНАЯ

Константинополь и Рим, 968–972 гг.

1

Шел дождь со снегом, ветер проносил его порывистыми вихрями над Мраморным морем, рвался в ставни окон Священного дворца. Хотя все жаровни были раскалены докрасна и под полами в трубах водяного отопления бурлил кипяток, в нежилых помещениях и внутренних переходах царил холод. Конечно, Аспасии оставалось только завидовать тем придворным дамам, которые остались в покоях императрицы и теперь держали в руках чаши с подогретым вином.