Прощай, Рим!

— Чао! Спасибо. Грацие!

Толстый, как буржуй на картинках, итальянец сунул руки в карманы плаща и, насвистывая какую-то песенку, зашагал дальше. Леонид и Сережа радостно обнялись. Но тут из-за вагона вынырнул часовой. Сережа опять застонал и схватился за ногу.

— Марш! Шнель, шнель, — прикрикнул фриц и погнал их работать.

5

По дороге со станции Леонид, не вдаваясь в подробности, намекнул Ильгуже о своем разговоре с Капо Пополо. Знаком ожил, на смуглые щеки набежал румянец. Скажешь, нет ни конвоя, ни злобных овчарок, скажешь, шагает солдат Муртазин в строю со своими однополчанами — на битву с заклятым врагом.

— А когда?

— Пока что ничего не известно. Прежде надо переговорить с товарищами — кто захочет бежать?

— Да разве есть такие, что откажутся!

— Шнель, шнель!..

— Эх, заткнуть твою поганую глотку… Оно, конечно, так, но не могут же итальянцы сразу полтыщи человек спрятать. Сдается мне, что и пятнадцать покажется им много…

Хотя тюрьма в Монтеротондо выглядела очень грозной, уже было много случаев, когда Леонид мог убедиться, насколько небрежно, спустя рукава сторожат их немцы и вовсю нарушают устав караульной службы. Смотрят на пленных как на бессловесный рабочий скот: далеко ли, дескать, уйдут они, если даже сбегут в чужой стране. Это не Россия!.. А местных политических заключенных гестаповцы держат в подвалах комендатуры — прямо под рукой.

Так что, если фрицы перепьются, вполне можно рассчитывать на успех.

Жалко, конечно, тех, кто останется здесь. Соблазнительно бы побольше народу вырвать отсюда, но риск слишком большой. Похоже, что в Раквере их и впрямь предали, и может статься, что предатель этот сейчас на одних нарах с ними лежит.

Леонид перебрал мысленно самых надежных и близких людей. Солдаты из роты капитана Хомерики. Артиллерист Петя Ишутин, Антон Таращенко… Он подумал, что не стоит прежде времени будоражить ребят, и поэтому ни словом не обмолвился про итальянцев. Просто поговорил с каждым с глазу на глаз: как, дескать, рискнешь, если представится возможность бежать?.. Затем он посоветовался с Антоном, Ильгужой и Сережей и решил сказать Москателли, что всего их набирается тринадцать человек.

Но снова вышла заминка. В следующие три дня ни Орландо не показался, ни пекаря, о котором говорил Капо Пополо, было не видать. Встревожились, изнервничались, хотя и понимали, что итальянцы тоже вынуждены действовать осторожно, поскольку немцы вели себя здесь, как в оккупированной стране, и при малейшем подозрении жестоко расправлялись с людьми.

Хотя и понимали, но эти три дня показались нескончаемыми. Наконец около вагонов, которые они разгружали, появилась повозка. С нее спрыгнул рослый, как Леонид, рыжеватый, сероглазый человек. Судя по одежде, итальянец. Увидев его, немцы радостно загалдели:

— А-а, синьор Москателли!..

Пекарь угостил конвоиров свежими, только что из печки, булками и пышками, приволок большую пузатую бутыль и налил всем вина. Немцы наелись, напились, повеселели и расселись — отдохнуть, перекурить. Пекарь ткнул пальцем в сторону пленных и что-то сказал. Немцы махнули рукой: давай, дескать, посмотри, если уж так хочется, на диковинку…

Москателли не спеша с важным видом приблизился к пленным, заложил руки за спину и шумно засопел носом, словно бы принюхиваясь. «Видимо, меня или Сережу высматривает», — решил Леонид и шагнул навстречу. Поднес два пальца к губам. Пекарь, протянув ему сигарету, щелкнул зажигалкой.

— Синьор Москателли?

— Си.

— Сережа! На, докури, — сказал Леонид, подозвав Логунова, который вертелся поблизости, зная, что без него разговор не может состояться. — Скажи, что мы отобрали тринадцать человек.

— Тринадцать? — Пекарь вздернул бровь, что-то обдумывая. — Через два дня я снова приду. Постарайтесь сделать так, чтобы все, кто собирается бежать, были около вас. Надо прикинуть, какого размера одежду и обувь заготовить. — Потом он с усмешкой оглядел с ног до головы Леонида. — А этому другу костюм и ботинки придется из моего гардероба принести, иначе не подберешь.

Москателли сунул руки в брюки и с тем же важным сидом вернулся к немцам. Подлил им еще вина, выпил сам, затянул во весь голос песню и взобрался на повозку. Поехал.

Замысел приобретал реальные очертания. Теперь уже вроде можно поговорить с хлопцами напрямую: пусть-ка они стараются реже попадаться на глаза часовым — чтоб поменьше работать, почаще отдыхать, сил набираться. Неизвестно, как долго им придется топать на своих двоих, пока они оторвутся от погони…

Камера, в которой немцы поселили Колесникова и его друзей, находилась на четвертом этаже. В коридоре есть железная лестница. Она ведет в башенку. Люк не запирается, поскольку опасность побега через крышу исключена. Прыгнешь — разобьешься насмерть, а если и уцелеешь — попадешь в хорошо охраняемый двор, обнесенный каменным забором и колючей проволокой. Леонид встал пораньше, еще до подъема, пробрался на башню и посмотрел окрест.

Совсем недавно на подступах к этому городку весь долгий летний день длилась схватка между солдатами из дивизии «Пьяве» и немецкими парашютистами. Пленных в те дни держали взаперти, ни на работу не водили, ни в коридор не выпускали. Был момент, когда им казалось, что стрельба идет у самой тюрьмы. К вечеру все стихло. Пока снова не встретились с Орландо, они не знали, кто и с кем сражался…

Теперь в Монтеротондо тишина. С низин наплывает густой белесый туман. В округе не видать даже рощицы порядочной, где можно было бы спрятаться. В какую сторону ни глянь, небольшие холмы, покрытые виноградниками. «Ну, вырвемся. А потом куда?» — приуныл Леонид и, крадучись, слез с чердака. В тот момент, когда он уже собрался прошмыгнуть в камеру, кто-то цепко схватил его за рукав.

— А-а… Сывороткин?

Цыганские глаза Никиты хитро поблескивали:

— Сказать тебе, зачем ты туда путешествовал? Леонид, сверля его взглядом, ответил:

— Лучше уж я сам во всем тебе признаюсь, Никита. Хотел прыгнуть с крыши да удрать подальше, но передумал. Побоялся ноги переломать.

Он нарочно пустился в такое многословное объяснение, чтобы выиграть время и быстренько все обдумать. Ею давно мучила мысль о провале их планов в Раквере. Столько он удерживал ребят, столько уговаривал подождать, пока смогут устроить побег для всех. И, еще томясь в «эшелоне смерти», он решил, что это не просто совпадение, что их не случайно увезли из лагеря именно в тот день, на который был назначен побег. Видимо, у капитана Зеппа были и кроме Леонида осведомители, причем такие, что давали ему более точную информацию о намерениях пленных. И видимо, Зепп решил тихонько сплавить их, посчитав новый скандал в лагере вредным для своей карьеры. Правда, в Раквере Никиты не было, он остался в Тапе…

— Погоди, не спеши. Я-то ведь знаю, что вы задумали, — сказал Никита, так же в упор глядя в глаза Леонида. — Вы собираетесь бежать.

Отпираться, пожалуй, не было смысла. Похоже, что Никита и в самом деле понял, в чем дело. Недаром же он столько времени провел с ними в одной землянке, а потом в одном лагере. Глазастый, черт!

— Ну и что?

— Я тоже с вами. Теперь я умру, но от вас ни на шаг не отстану.

— А если мы не возьмём тебя?

— Никуда не денетесь, возьмете.

— А почему ты тогда в Тапе от нас отделился? И что ты там делал?

— Как-нибудь расскажу еще.

— Все как-нибудь да как-нибудь. Сначала выложи все как на духу, тогда мы подумаем.

Между тем прогремел на всю тюрьму сигнал подъема.

Колесников рассказал друзьям о своем разговоре с Никитой. Большинство заявило наотрез: «Не нужен он нам!»

— А если он продаст?

— Пусть попробует. При всех задушу его вот этими руками, — разгорячился Ишутин.

— Тогда уже поздно будет, дружок, — спокойно проговорил Таращенко. — Тогда нас самих без разговоров прикончат. Немцы так обозлены, что и итальянцев бы живьем съели. С одной стороны их союзники щекочут, с другой — наши им ребра крушат. Говорят, гонят гитлеровцев в хвост и в гриву. До Днепра уже дошли.