Страница 130 из 152
Кондаков. Вы слышите меня, Иван Адамович?
Чуприкова. Вот горюшко-то наше. Ну, да вам дадим перспективных больных. Пойдемте. Я с утра звонила в горсовет, будем вам пробивать квартиру.
Они вышли. Остались Косавец и Короткевич.
Косавец (к залу). Нет, встретили мы Рема Степановича очень хорошо. Потом я много думал об этом. Легче легкого меня было обвинить в том, что я ему завидовал. Нет, я не Сальери, мне достаточно того, что у меня есть. Но иногда я чувствовал себя так, будто попал на вечер новейших современных танцев, а умею танцевать только вальс. Не уверен, что смог бы так, как он, — бросить все: Ленинград, работу у Марковского… а взамен получить?.. Не знаю. Этим танцам я не обучался. (Вышел.)
Короткевич (к залу). Он носил валенки. Единственный из немцев, он ходил в валенках. Мюнстер… Мягко ступал, не слышно, когда он подходил сзади. Говорил по-русски: «Чтобы понять душу вашего народа, надо всего-навсего всунуть ноги в валенки…» Мюнстер… Бил сразу, на полуслове. Начнет что-нибудь говорить… и бьет. Во время допросов заводил патефон. Бил под музыку. У нас в пионерском лагере был свой оркестр, я играл на бас-балалайке. Она была огромная, больше меня. Где сильная доля, там я дергал струну. Мюнстер бил меня на каждую сильную долю в песенках. Потом переставал бить, а я все ждал ударов на сильную долю. Он смеялся. Потом — электричеством… Вот сюда привязывал провода, на кисти рук… Мюнстер кричал: «Знаешь Корзуна?» — «Нет». — «Где документы?» — «Не знаю…» Один раз нас бомбили наши советские аэропланы. Все гестапо попряталось в подвалы, а Мюнстер не ушел. Он бил меня под взрыв каждой бомбы. А бомбили долго…
Появился Кондаков.
Кондаков (к залу). Я получил стандартную однокомнатную квартиру. С телефоном. Главврач Чуприкова, шефиня, как ее звали в больнице, не бросала слов на ветер. Она оказалась настолько деятельной и активной, что я опасался, как бы она и вправду меня не женила… Телефон не давал мне покоя. Мой номер был шестьдесят — сорок семь. Мне постоянно казалось, что Ирина какими-то неведомыми путями узнает этот номер и среди ночи разбудит меня звонком: «Прости, я тебя люблю…» Однако она даже не догадывалась, куда я уехал, в какой город! Думаю, вряд ли ее это интересовало. Тем не менее я — по дурости — дал телеграмму Стасику Придорогину, что, мол, живу здесь и мой телефон такой-то. Тайно надеялся, что уж кто-кто, а этот трепач Стасик сообщит ей мои координаты. Потом презирал себя за эту телеграмму. И вздрагивал от каждого звонка. Да, я делал тогда много глупостей. Иной раз, лежа ночью на своей раскладушке, перебирал в голове разные варианты мести своей Ирине. А утром мне становилось страшновато, что в моей голове есть клетки, способные на обдумывание подобных злодейств… В чем я не ошибался, так это в работе. Старый пижон Марковский, достаточно неверный в жизни и божественно гениальный в науке, все же сумел кое-что мне втолковать. Работы в новой больнице было у меня много. Особенно интересовал меня самый трудный больной Иван Адамович Короткевич. По литературе я знал несколько таких случаев. Мне казалось, если взяться за дело всерьез, как взялся бы за него Марковский, можно добиться хороших результатов. Одно смущало: если человек молчит не год, не два, а с самой войны, механизм его болезни должен быть исключительно сильным. Психика, как и мотор, нуждается в движении, в постоянной эмоциональной и информационной смазке. Вернуть ее к работе после стольких лет простоя — чрезвычайно сложно. Но я был полон надежд и у меня была даже определенная мысль. Потом-то меня обвиняли, что я спешил, хотел побыстрее «утереть нос» коллегам. Ничего подобного! Наоборот, я начал работу очень осторожно.
Вошла Лариса с большой стопкой книг.
Кондаков. Лариса, когда вы кончили школу медсестер, какой вы получили диплом?
Лариса. Какой? Где написано, что я — медсестра.
Кондаков. Вы должны были еще получить диплом, удостоверяющий, что вы — ангел.
Лариса. Качества ангела входят в служебную характеристику медсестры.
Кондаков. Тогда для вас нужно установить степень — как минимум вы должны быть кандидатом ангельских наук.
Лариса. Осторожнее, пожалуйста, — это история его болезни.
Кондаков. Прекрасно.
Лариса. Больше в городе ничего на эту тему нет. Еще хорошо, что племянник у библиотекарши — шизофреник. Она мне все выгребла. И «СС в действии», и об этих злодеяниях… Что за интерес у вас такие страсти читать?
Звонит телефон.
Кондаков. Не трогайте трубку! (Подскочил к телефону, схватил трубку.) Нет… вы ошиблись…
Лариса. Ой, я прямо перепугалась, как вы крикнули.
Кондаков. Иногда со мной бывает… Чаю хотите?
Лариса. Что вы! У меня сегодня вечером университет культуры.
Кондаков. Вы меня неправильно поняли: когда я предлагаю чай, то имею в виду именно чай. С сахаром.
Лариса. Знаем мы эти чаи. А вы сами, Рем Степанович, как субботы-воскресенья проводите?
Кондаков. В беготне.
Лариса. Ну наши-то магазины не то, что у вас в Ленинграде.
Кондаков. Я бегаю, Лариса, не по магазинам, а в самом прямом смысле: в субботу — кросс, в воскресенье байдарка.
Лариса. Разносторонний вы!
Кондаков. Да так уж у меня давно принято. И потом — мне нужна постоянная борьба.
Лариса. С кем?
Кондаков. С самим собой. Я — самый серьезный мой враг.
Лариса. Здорово!
Кондаков. Что — здорово?
Лариса. Здорово с вами беседовать.
Кондаков. Шутите, а я серьезно говорю. Я сам себе поставил диагноз и сам выбирал методику лечения… Вы знаете, как ни странно, но она — очень цельная натура. В том смысле, что, обнаружив цель, движется к ней кратчайшим путем. Преодолевает моральные препятствия с легкостью тяжелого танка. И при этом — всегда искренна! Вот в чем поразительная загадка!
Лариса. Вы о ком, Рем Степанович?
Кондаков. Я… рассуждаю про себя, как говорится…
Лариса. Странный вы… У вас тут неуютно. Если хотите, я приберусь… в ваше отсутствие… без чаев… Пол помою, окна…
В дверь звонят.
Кондаков (к залу). Если б я знал, кому сейчас открою, я бы пристально рассмотрел этого человека. Хотя бы рассмотрел. Но в то время я не знал — не ведал. (Открыл дверь.)
В дверях — Пулатов.
Пулатов. Здрасьте, жилец.
Кондаков. Здрасьте.
Пулатов (заметив Ларису). Жена нервничает?
Кондаков. Случается.
Пулатов. А отчего? Догадываетесь?
Кондаков. Понятия не имею. Интересно было бы узнать.
Пулатов. Разъясню. Закройте дверь на секунду. (Из-за двери.) Слышимость превосходная. Новое строительство на нервах сказывается. Человеку от мира хочется спрятаться, а ему не дают.
Кондаков (открыв дверь). И что вы предлагаете?
Пулатов. Могу спасти семью от распада. Дверь обобью. Вот и образцы с собой. (Показывает обрезки материала.)
Лариса. Иди, дядя, иди… Он сам обобьет. Мужик у меня — что надо, только иногда заговаривается.
Пулатов. Сам? Ну что ж. Только… Качества не будет.
Лариса. Заставлю — будет и качество!
Пулатов. О! Женщина в наше время — могучая сила!
Лариса. Ступай, сказано тебе.
Пулатов вышел.
Пулатов (из-за двери, тихо). А может, обобьем? Недорого.
Лариса. Нет, я сказала!