Страница 131 из 152
Кондаков. Не знал, что ангелы могут быть такими решительными.
Лариса. Вы плохо их знаете, Рем Степанович.
Кондаков. Да нет, кое с кем из ангелов был знаком. Кстати, тоже проявляли характер.
Лариса. Я пошла. Если что-нибудь еще разыщу насчет злодеяний — принесу. А вы тут без меня никаких шаромыжников в дом не пускайте. Особенно бойтесь тех, что в юбке. Знаете, сначала чайку попить, в квартире прибрать… А потом судья спросит: «Общее хозяйство было?» — «Было». Все, не отвертишься.
Кондаков. Не сделаю ни шагу без консультации с кем-нибудь из ангелов.
Лариса. Лучше с теми, кто имеет медицинское образование. Салют!
Кондаков. До встречи.
Лариса ушла.
Славная девушка. Посмотрим, что она мне принесла… Начнем с истории болезни. Так… Короткевич Иван Адамович… двадцать седьмого года рождения. Белорус. Начато… двенадцатого октября сорок пятого года… У него есть родственники!
Кабинет полковника Логинова. Логинов, капитан Ситник, Кондаков.
Логинов. Товарищи, прошу прощения, но у меня лишь несколько минут… Просьба ваша, Рем Степанович, понятна, но, к сожалению, мы бессильны. Скажу вам сразу: тщательное расследование, проведенное сразу после освобождения города частями Советской Армии, и неоднократные доследования никакой ясности в это дело не внесли. Мертвые не могут ответить на наши вопросы. Конечно, мог бы прояснить картину ваш Короткевич, мы в свое время интересовались им, но…
Кондаков. Я понимаю.
Логинов. Чуприкова нас информировала, что с ним — дело безнадежное. А у вас на этот счет другое мнение? Поймите правильно, я не хочу вламываться в чужую епархию.
Кондаков. Я просто придерживаюсь мнения, что безнадежный больной — только мертвый. Да и в этом случае, если не упустить момент, возможна реанимация.
Логинов. Ясно. А может, отправить его в Москву, как вы считаете?
Кондаков. Рано или поздно он попадет к академику Марковскому. А Марковский попросит меня им заняться.
Логинов. Так вы что — в этом деле, как теперь говорят, сильно сечете?
Кондаков. То я секу, то меня секут.
Ситник. Товарищ Кондаков — кандидат наук.
Логинов. Это я знаю. В общем, Рем Степанович, дело благородное. Вот капитан Ситник Сергей Сергеевич, все остальные вопросы — к нему. (Попрощался, ушел.)
Ситник. Начнем по порядку. Подполье здесь было мощное. Руководил им обком партии. Незадолго до освобождения фашисты провели довольно согласованную операцию: одновременно были нанесены удары по всем партизанским отрядам, и в тот же день гитлеровцы окружили дом номер пять по Оршанской улице — теперь там управление газового хозяйства. Так вот: на Оршанской, в доме пять, заседал обком в полном составе. Завязался бой, все члены бюро обкома погибли, в том числе и Борис Игнатьевич Корзун, первый секретарь. Как все это случилось? Нет сомнений, что организацию выдал предатель. Речь идет не о простом осведомителе, который работал за булку с эрзац-маслом. По-видимому, это был кто-то из своих. Разумеется, пропали все документы — постановления народных судов, протоколы заседаний обкома, списки полицаев, предателей, пособников… и еще кое-какие бумаги, которые не утратили бы силы и сегодня. Корзун получал важные задания из Москвы, и эти задания, по-видимому, выполнялись.
Кондаков. А Короткевич?
Ситник. Что Короткевич? Рядовой боец подполья. До войны учился в полиграфическом техникуме, там его избрали секретарем комитета комсомола. Как он воевал? Как попал в гестапо? Отчего потерял рассудок? Мы всего этого не знаем.
Кондаков. Вы не знаете, какие средства применяли немцы при допросах Короткевича?
Ситник. Никаких сведений нет. В этой истории есть, конечно, одна странность: почему они его сразу не расстреляли?
Кондаков. А может, выпытывали у него какую-то информацию?
Ситник. Какую?
Кондаков. Этого я не знаю.
Ситник. Такой информации уже просто не существовало. Когда Короткевич попал в гестапо, все уже было кончено. Подпольный обком разгромлен, половина партизанских отрядов разбита. Чего они добивались от этого парня? Что выпытывали? Значит, он знал что-то, весьма для них важное. А следствие, видно, велось капитально… Начальником гестапо здесь был Мюнстер. Садист невероятный. Все они бежали в одну ночь, даже не успев расстрелять узников в камерах. Эти люди, чудом уцелевшие, как раз и показали, что Короткевича пытали очень долго… Вот и все. Будут какие-нибудь новости по этому делу — позвоню.
Кондаков. Откуда этим новостям-то взяться?
Ситник. А жизнь, Рем Степанович, течет, так сказать. Знаете, есть такие слова: «Никто не забыт, ничто не забыто»?
Кондаков. Знаю.
Ситник. Вот так оно и есть — никто не забыт и ничто не забыто.
Кулисы областного театра. Кондаков стучится в дверь гримуборной.
Кондаков. Простите, пожалуйста, могу ли я видеть артистку Воеводину?
Голос из-за двери: «Минутку!» Из гримуборной показалась Воеводина. Она в костюме королевы с короной на голове.
Воеводина. Я — Воеводина.
Кондаков. Здравствуйте, моя фамилия Кондаков. У вас есть брат…
Воеводина. Какой брат?
Кондаков. Вы — Воеводина Любовь Адамовна?
Воеводина. Ну и что?
Кондаков. Значит, у вас есть родной брат, Короткевич Иван Адамович.
Воеводина. Вы что — из психушки?
Кондаков. Из больницы. Я — лечащий врач Ивана Адамовича.
Воеводина. Скажите, пожалуйста, какая шишка! Кто вам дал право врываться за кулисы во время спектакля? (Повернулась, чтобы уйти.)
Кондаков. Одну минутку, Любовь Адамовна!
Воеводина. Я тысячу раз говорила, и даже самой Чуприковой, — ничего не получится. Это дело давно решенное! Я живу в стесненных материальных условиях! Работаю как ломовая лошадь, муж тоже работает, никого нет дома допоздна! Все!
Кондаков. Только один вопрос.
Воеводина. Знаю я эти вопросы! «Родная кровь, как вы так можете?» Да, могу! Некому за ним ухаживать. Не возьму я его, а силой — не заставите!
Кондаков. А мы вам его и не отдадим! Даже если вы будете очень об этом просить!
Прозвенело три звонка.
Воеводина (уже иным тоном, пораженная словами Кондакова). Мне на сцену.
Кондаков. Это вы его разыскали после ухода немцев?
Воеводина. Да, я.
Кондаков. Где?
Воеводина. Где! В гестапо.
Кондаков. Он что-нибудь рассказал вам?
Воеводина. Ничего не говорил. Бубнил одно и то же: «Нигде не был, никого не знаю».
Кондаков. Вы мыли его после гестапо?
Воеводина. А как же? Конечно, мыла.
Кондаков. Не заметили на спине или на руках следов инъекций? Уколов?
Воеводина. Да у него и спины-то не было! Мясо клочьями висело!
Кондаков. А на кистях рук? Следы от ожогов, от сильных ударов?
Воеводина. Черный он был весь. Черный и… неживой.
Кондаков. Сколько вам тогда было лет?
Воеводина. В сорок четвертом? Господи, тринадцать…
Подошел артист Янишевский в костюме принца.
Янишевский. Люб, когда ты меня целуешь во втором акте, ты мне короной лоб царапаешь. Повыше целуй, куда-нибудь в глаз.
Воеводина. Что я тебе, любовница? Я — мать!
Янишевский. Так лоб не царапай, если мать!
Воеводина. Ладно. (Кондакову.) У вас ко мне — все?
Кондаков. В общем, все.