Страница 11 из 16
Затем, переменив тему, добавил:
— Послушай, идем все-таки со мной, ты поможешь мне в моем чудотворном походе… Сегодня четверг — день, когда я навещаю больных. Лишь только спадет жара — мы отправимся вместе!
Сначала она отказалась, опасаясь, чтобы он не принял ее согласие за уступку, по, увидев, как он огорчился, сдалась. Она всегда сопровождала Паскаля, когда он отправлялся к больным. Они еще посидели под платанами, а потом доктор ушел к себе переодеться. Вернувшись в сюртуке и в атласном цилиндре с широкими полями, он сказал, что хорошо бы запрячь Добряка — лошадь, на которой он уже четверть века ездил к пациентам. Но бедный старый коняга ослеп, и из любви к нему и в благодарность за его верную службу его теперь почти не беспокоили. Глаза у него стали мутные, ноги скрючило ревматизмом. В этот день Добряк совсем расхворался. Доктор и Клотильда, зайдя в конюшню, громко чмокнули его в морду и пожелали ему хорошенько отдохнуть на охапке свежей соломы, принесенной служанкой. Сами же они решили отправиться пешком.
Клотильда так и осталась в белом с красными горошинами полотняном платье и только надела белую соломенную шляпку, украшенную букетиком сирени; ее большие глаза, нежное розовое лицо, затененное широкими полями, были полны очарования. Они шли под руку: Клотильда, тоненькая, стройная, юная, и сияющий Паскаль в ореоле своих седин, которые, казалось, подчеркивали моложавость его лица, Паскаль, еще настолько сильный, что поднимал девушку на руки, если приходилось перепрыгивать через ручейки. При виде их все улыбались, оборачивались, провожая их взглядом, так они были красивы и веселы. И сегодня, когда они подходили к Плассану по Фенуйерской дороге, кумушки у городских ворот примолкли. Можно было подумать, что это шествует один из тех древних царей, которых изображают на картинках, могущественных и добрых царей, не знающих старости, ибо их сопровождает прекрасная как день девушка, чья цветущая юность и покорность придает им силы.
Они повернули на широкий, обсаженный деревьями проспект Совер, чтобы выйти затем на улицу Банн, как вдруг их остановил молодой брюнет лет тридцати.
— Вы совсем забыли обо мне, учитель. А я жду не дождусь вашей статьи о чахотке.
Это был доктор Рамон, два года тому назад обосновавшийся в Плассане, где приобрел отличную практику. В расцвете лет, красавец и баловень женщин, он, к счастью, обладал здравым смыслом и достаточной рассудительностью.
— А, это вы, Рамон! Здравствуйте… Совсем я вас не забыл. Виновата эта гадкая девочка, я дал ей еще вчера переписать мою заметку, а она до сих пор к ней не притронулась.
Молодые люди обменялись искренним дружеским рукопожатием.
— Здравствуйте, Клотильда.
— Здравствуйте, Рамон!
Когда за год перед тем девушка заболела тифозной горячкой, к счастью, оказавшейся неопасной, доктор Паскаль совсем потерял голову, начал даже сомневаться в собственных познаниях и призвал молодого собрата, чтобы тот помог ему, вселил в него уверенность. С тех пор между всеми тремя установились непринужденные товарищеские отношения.
— Вы получите заметку завтра утром, обещаю, — сказала Клотильда, улыбаясь.
Рамон проводил их еще немного, до угла улицы Банн, где начинался старый квартал и жили пациенты Паскаля. И в том, как Рамон с улыбкой склонился к Клотильде, чувствовалась медленно созревавшая и еще не высказанная любовь, которая терпеливо ожидает часа, назначенного для самой благоразумной из всех развязок. Впрочем, Рамон почтительно слушал и доктора Паскаля, работами которого восхищался.
— А знаете, друг мой, я как раз направляюсь к госпоже Гирод. Помните ее? Она вдова, ее муж-дубильщик пять лет тому назад умер от чахотки. У них двое детей: Софи, которой скоро исполнится шестнадцать, — к счастью, за четыре года до смерти ее отца по моему настоянию девочку отправили в деревню, к тетке, — и сын, Валентен, двадцати одного года. Из любви к сыну мать заупрямилась и оставила его дома, несмотря на то что я пугал ее всевозможными страшными последствиями. Вот и судите, прав ли я, утверждая, что дети наследуют от чахоточных родителей не самую болезнь, а только предрасположенность к ней, когда ребенок становится особенно восприимчив к заражению чахоткой? Что же мы видим? Валентен, который жил в ежедневном общении с отцом, сейчас поражен чахоткой, а Софи на деревенском воздухе обрела цветущее здоровье. — И он добавил с торжеством: — Все же, быть может, мне удастся спасти и Валентена; с тех пор как я делаю ему впрыскивания, он прямо на глазах возвращается к жизни, прибавляет в весе. Вот увидите, Рамон, вы тоже придете, неизбежно придете к моим впрыскиваниям…
— Я и не спорю! Вы же знаете, я разделяю ваши взгляды, — сказал, прощаясь, молодой человек и пожал руки обоим.
Оставшись одни, Паскаль и Клотильда прибавили шагу и вышли на улицу Канкуэн — одну из самых узких и тесных улочек старого квартала. Даже в этот жаркий солнечный день здесь стоял синеватый сумрак и было сыро, как в погребе. В нижнем этаже одного из домов жила Гирод вместе со своим сыном Валентеном. Худая, истощенная вдова открыла им дверь; она страдала медленно развивающейся болезнью крови. С утра до вечера она огромной бараньей костью колола миндаль на большом камне, зажатом между колен. Это занятие кормило всю семью, так как Валентен давно был вынужден бросить работу. Но сегодня Гирод все же улыбнулась, завидев доктора, ее сын только что с большим аппетитом съел котлету, а уже многие месяцы он не позволял себе подобного пиршества. Сам пациент, чахлый, с редкими волосами и бородкой, с выдающимися скулами и восковым лицом, окрашенным болезненным румянцем, так же как и мать, устремился навстречу доктору, чтобы показать, какой он молодец. Клотильду тронул прием, оказанный Паскалю, которого встречали как спасителя, как долгожданного мессию. Эти бедные люди пожимали руки доктору, готовы были целовать ему ноги, и глаза их светились благодарностью.
Стало быть, доктор все может, он — добрый бог, воскрешающий мертвых. Паскаль тоже смеялся ободряющим смехом, видя, как успешно проходит лечение. Конечно, больной был далек от выздоровления, может статься, лечение только подстегивало его, так как от доктора не укрылось, что Валентен возбужден, что его лихорадит. Но продлить ему жизнь хоть немного — это тоже чего-нибудь да стоит! Пока Паскаль делал больному очередное впрыскивание, Клотильда, отвернувшись, стояла у окна; когда же они уходили, она заметила, что Паскаль оставил на столе двадцать франков.
Ему часто случалось платить своим больным, вместо того чтобы получать от них за визиты.
Навестив еще трех пациентов в старом квартале, они зашли затем к одной даме в новом городе. Когда же они снова очутились на улице, Паскаль предложил:
— Послушай, если ты еще в силах, девочка, прежде чем заглянуть к Лафуасам, давай пройдемся до Сегирана и проведаем Софи, она живет у своей тети. Вот было бы славно!
Оставалось пройти всего три километра — чудесная прогулка в эту солнечную погоду. Клотильда охотно согласилась и, забыв о ссоре, чувствовала себя счастливой, что идет под руку с Паскалем, что он рядом. Было пять часов, косые лучи солнца золотым покрывалом окутывали все вокруг. Но как только доктор и Клотильда вышли за пределы Плассана, им пришлось проделать часть пути по обширной выжженной равнине на правом берегу Вьорны. Недавно прорытый канал, воды которого должны были преобразить изнывающий от жажды край, еще не орошал этой равнины; в тусклом солнечном мареве до самого горизонта простирались участки красноватой и желтой земли, засаженной только хрупкими миндальными деревьями и карликовыми оливами. Оливы, которые постоянно подравнивали и подстригали, словно в знак протеста, страдальчески раскинули в разные стороны свои кривые ветви. Вдали, на невозделанных склонах виднелись только белесые пятна бастид, прятавшихся кое-где за ровной шеренгой черных кипарисов. И все же огромная безлесная равнина, вся в широких складках резко окрашенной, бесплодной земли, сохраняла прекрасные классические очертания и строгое величие. А на дороге лежала пыль толщиной в двадцать сантиметров, белая, как снег, пыль, которая при малейшем дуновении ветерка вздымалась большими клубами, оседая белым налетом на фиговых деревьях и кустах ежевики по обе стороны дороги.