Страница 16 из 16
Наконец они подъехали к больнице. Маккар, который все время прислушивался к словам Паскаля, сказал, слезая с козел:
— Мальчонка очень добрый, очень. Да к тому же красив как ангел!
Максим побледнел еще больше и задрожал, несмотря на удушающую жару, но не задавал больше вопросов. Он оглядел обширные корпуса больницы, многочисленные строения, отделенные друг от друга садами — для мужчин и для женщин, для тихих и для буйно помешанных. Всюду было безупречно чисто, унылое безмолвие нарушалось только шумом шагов и звяканьем ключей; старый Маккар знал всех сторожей. Впрочем, двери раскрывались не только перед ним, но и перед доктором Паскалем, получившим разрешение лечить некоторых больных. Они прошли по галерее, свернули во двор; тетя Дида жила в одной из комнат первого этажа, оклеенной светлыми обоями, обставленной кроватью, шкафом, столом, креслом и двумя стульями. Сиделка, которой не разрешали ни на минуту покидать свою подопечную, как раз отлучилась. И в комнате за столом сидели только безумная, неподвижно застывшая в своем кресле, и напротив нее, на стуле, — мальчик, занятый вырезыванием картинок.
— Войдите, войдите! — повторял Маккар. — Бояться нечего! Она очень тихая.
Прародительница Ругонов Аделаида Фук, которую ее потомки — целое племя — звали ласковым именем тетя Дида, даже не повернула головы, когда они вошли. С молодых лет она была подвержена тяжелым истерическим припадкам. Пылкая, доходившая в любви до исступления, она, несмотря на повторявшиеся время от времени приступы, дожила до почтенного возраста — восьмидесяти трех лет, когда ужасное горе, глубокое душевное потрясение ввергли ее в безумие. Это случилось двадцать один год тому назад, и с тех пор ее сознательная жизнь приостановилась, умственные способности угасли, — исцеление было невозможным. И теперь, в возрасте ста четырех лет, помешанная старуха с окостеневшим мозгом, равнодушная ко всему на свете, так и жила здесь, забытая всеми; ее безумие могло продолжаться нескончаемо долго, не приводя к смерти. Между тем вместе со старческой дряхлостью наступила и атрофия мышц. Время как будто съело ее плоть, кости были покрыты только кожей, тетя Дида так ослабела, что приходилось переносить ее с кровати на кресло. Превратившись в пожелтевший скелет, высохший, как столетнее дерево, от которого осталась только кора, она все еще держалась прямо в своем кресле, а на ее длинном худом лице жили только глаза. Она не спускала взгляда с Шарля.
Клотильда приблизилась, испытывая легкую дрожь.
— Тетя Дида, это мы… Мы пришли вас навестить. Разве вы не узнаете меня? Я ваша правнучка, я забегаю иной раз, чтобы вас проведать…
Но безумная, казалось, не слышала. Она не отводила глаз от мальчика, вырезавшего картинку — короля, одетого в золото и пурпур.
— Послушай, мамаша, — вмешался Маккар, — полно тебе дурачиться! Взгляни-ка на нас. Вот этот господин — один из твоих правнуков — специально приехал из Парижа.
Услышав голос Маккара, тетя Дида в конце концов повернула голову. Она медленно обвела всех пустыми светлыми глазами, потом остановила их на Шарле, снова погрузившись в созерцание мальчика. Никто больше с ней не заговаривал.
— С тех пор как она пережила это страшное потрясение, — объяснил Паскаль вполголоса, — она стала вот такой: сознание как будто угасло, память пропала. Чаще всего она молчит, но иногда у нее вырывается целый ноток бессвязных слов. Она смеется, плачет без причины. Но к окружающему совсем безучастна. Между тем я не рискнул бы сказать, что мрак беспросветен, что смутные воспоминания не таятся где-то в глубине… Бедная, бедная бабушка! Как же мне ее жаль, если она еще не окончательно утратила сознание! О чем она думала все эти двадцать с лишним лет, если еще способна что-то вспоминать!
И жестом он как бы отстранил страшное прошлое, которое было ему хорошо известно. Он видел ее снова молодой, высокой, тонкой, бледной женщиной с испуганными глазами. Она рано осталась вдовой садовника Ругона, увальня, которого в свое время пожелала взять в мужья. Еще до конца траура, полюбив со страстью волчицы контрабандиста Маккара, она бросилась в его объятья, даже не обвенчавшись с ним. Имея одного законного и двух незаконных детей, она в течение пятнадцати лет жила беспорядочно, повинуясь лишь своим капризам, исчезала на целые недели и возвращалась домой истерзанная, вся в синяках. И вдруг Маккара как собаку пристрелил жандарм; под тяжестью этого первого удара она, казалось, застыла, и на ее бледном лице живыми казались только глаза, прозрачные, словно родниковая вода; она укрылась от всех в глубине хижины, которую оставил ей любовник, и здесь, подвергаясь порой страшным нервным припадкам, в течение сорока лет вела монашескую жизнь. Еще одно пережитое потрясение совсем доконало ее, и она стала слабоумной. Паскаль не забыл страшной сцены, которой оказался свидетелем: жертва ненависти и кровавых ссор в семье, внук Аделаиды Сильвер, которого она приютила, преследуемый жандармом во время подавления революционного восстания, упал у нее на глазах с размозженной головой. Снова кровь, как тогда…
Тем временем Фелисите подошла к Шарлю, который так углубился в картинки, что не обращал ни на кого внимания.
— Этот господин — твой отец, деточка. Поцелуй его.
И сразу же все занялись Шарлем. Мальчик был очень мило одет, в черных бархатных штанишках и курточке, обшитой золотым галуном. Весь белый, словно лилия, он своими большими бесцветными глазами и ниспадающими на плечи золотистыми локонами в самом деле напоминал отпрыска тех королей, которых сейчас вырезал из бумаги. Но главное, что поражало в нем, особенно сейчас, это сходство со столетней старухой; через три поколения природа как будто воспроизвела черты ее увядшего лица в нежном личике ребенка, тоже увядшем и уже старческом, отмеченном печатью вырождения. Так они сидели друг против друга: слабоумный мальчик, от красоты которого веяло смертью, и забытая всеми прародительница, — начало и конец угасающего рода Ругонов.
Максим наклонился и поцеловал сына в лоб, но в сердце его не проснулась нежность; красота мальчика даже отпугивала отца, и его беспокойство все росло в этой больничной палате, где веяло неизбывным человеческим горем, пришедшим из глубины веков.
— Какой ты красивый, мой мальчик!.. Скажи, ты любишь меня немного?
Шарль взглянул на отца, ничего не понял и снова принялся за свои картинки.
Вдруг все насторожились. Тетя Дида заплакала: лицо ее оставалось бесстрастным, но в глазах теплилась жизнь и из них струились слезы. Она тихо плакала, и, казалось, этому не будет конца.
Больше всех был потрясен Паскаль. Он схватил Клотильду за локоть и крепко сжал, но она не поняла почему. Между тем перед его мысленным взором встало все потомство — его законная и незаконная ветви, — которым дал начало этот ствол, уже тогда подточенный болезнью. А теперь здесь встретилось сразу пять поколений Ругонов и Маккаров. У истоков — Аделаида Фук, старый мошенник — дядюшка, затем он сам, потом Клотильда, Максим, наконец, Шарль. Фелисите занимала место умершего мужа. Пробелов не было, цепь наследственности разворачивалась с неумолимой логикой. Целое столетие воскресло здесь, в этой трагической палате, овеянной стародавним горем, таким гнетущим, что, несмотря на невыносимую жару, всех проняла дрожь.
— Что случилось, учитель? — спросила, вся трепеща, Клотильда.
— Нет, нет, ничего, — пробормотал доктор, — расскажу после…
Маккар, который один продолжал зубоскалить, попенял старухе. Что это еще за выдумка встречать гостей слезами, когда они потрудились прийти ее проведать! Это совсем не вежливо! Затем он вновь обратился к Максиму и Шарлю.
— Ну, племянничек, вот вы и увидели своего мальчонку. Как-никак он делает вам честь — разве не красавчик?
Фелисите, очень недовольная тем, как обернулось дело, поспешила вмешаться: у нее было только одно желание — поскорее отсюда уйти.
— Что и говорить, он очень красивый ребенок и совсем не так уж отстал, как считают. Посмотри только, какие у него ловкие руки… Да ты сам в этом убедишься, когда начнешь его учить уму-разуму в Париже. Ведь это не то, что наш Плассан!
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.