Подвиг ''Тумана''

Орудийные расчеты застыли в ожидании приказа открыть огонь. Машины работали на максимальных оборотах. Напряженно дрожал корпус корабля. Черный дым завесы густым, непроницаемым облаком расползался за кормой «Тумана».

Комиссар, сойдя на палубу, замер у трапа. До него донеслись слова, которым он сразу даже не поверил.

- Уходить надо... - тянул кто-то испуганным, вздрагивающим голосом. - Их вон сколько...

Стрельник по писклявому голосу узнал говорившего. Это - молодой машинист Василий Лавренко. «Интересно, что он скажет еще», - подумал комиссар, но не вытерпел и пошел на шкафут, откуда доносился голос Лавренко. Стрельник в своих отношениях с подчиненными не любил окольных путей, он всегда действовал открыто, начистоту.

А писклявый голосок продолжал по-бабьи причитать:

- И пушек, гляди, сколько у них. Скорость к тому же... В один миг разобьют. Все равно что мухе против слона воевать...

Комиссар ускорил шаги.

- Лавренко! - громко и властно позвал он. - Что вы здесь делаете? Где ваше место по боевому расписанию?

- В ко-о-тельной... - заикаясь, ответил матрос.

- А почему вы здесь?

- Да вот, к земляку зашел... Ребята послали узнать, как тут наверху. В машинном ведь не видно нам ничего.

- Марш на свое место! - приказал комиссар.

- Есть! - выкрикнул Лавренко и метнулся к трапу.

- Я уж ему, товарищ комиссар, по-всякому толковал. Не гоже, говорю, нам от фашистов удирать. А он свое мелет. Арифметика, говорит, на их стороне. Хорошо, что вы подошли, а то бы я ему доказал одну теоремку по-нашенски, - показав огромный кулак, объяснил матрос Филипп Марченко. На голове у него еще белела повязка. Из госпиталя он выписался досрочно: не хотел отставать от товарищей.

- Ничего, он и так поймет, - сказал, уходя, Стрельник. А сам подумал: «Молодой еще, необстрелянный. Вовремя помочь, на правильный путь поставить - хороший боец выйдет».

Комиссар направился к кормовому орудию. Старшина Дмитрий Егунов приготовился доложить о готовности орудия, но Стрельник остановил его:

- Ясно, Егунов. Все готово - сам вижу.

- Скоро ли, товарищ комиссар? - взволнованно спросил наводчик Яков Колывайко.

- Скоро, товарищи. Уже скоро... Сами видите! - и Стрельник указал в сторону приближающихся эсминцев. Стволы их пушек были наведены на «Туман».

- А чего ждать? Начнем первыми! - нетерпеливо сказал заряжающий Тимофей Мироненко.

- Время нам нужно выиграть. Поближе к своим батареям подойти.

- Успеем ли? Они вон как жмут.

- Ничего. Для наших пушек чем ближе подойдут, тем лучше, - и комиссар похлопал по стволу сорокапятимиллиметровки.

На мостик продолжали поступать доклады:

- Дистанция до противника тридцать кабельтовых... Двадцать пять...

Командир спокойно выслушивал донесения. Приказания отдавал кратко:

- Усилить дымзавесу!

- Форсировать ход!

Стрельник спустился в машинное отделение. То, что он там увидел, обрадовало его. Старшина Александр Смирнов и вахтенные Сергей Хлюстов и Иван Ломтев усердно протирали ветошью механизмы, будто готовились к смотру. Работали они не спеша, спокойно. В помещении было душно, и Стрельник только сейчас почувствовал, что его нательная рубашка стала мокрой от пота.

- Ну как там, наверху?.. Скоро, товарищ комиссар? - спросил почему-то полушепотом Смирнов.

- Скоро, - ответил Стрельник. - Теперь уже скоро. Минут через пятнадцать... Трудно будет, товарищи. Очень трудно! Сами понимаете: три эсминца против одного «Тумана». Но мы все равно их не пропустим... Может быть, все здесь останемся, но не пропустим, - комиссар внимательным взглядом обвел моряков и задержался на прятавшемся за спинами товарищей Лавренко. - Поняли меня, Лавренко?

- Ясно, товарищ комиссар, - смущенно ответил тот, не поднимая от палубы глаз.

Машинисты переглянулись, не понимая, почему комиссар обратился только к Лавренко. Стрельник улыбнулся:

- У нас тайна с ним. Пока что не будем раскрывать ее. Так, Лавренко?

Матрос молчал. Он казнил себя за малодушие, за глупые, трусливые слова, ненароком слетевшие с языка. Уж очень боязно ему вдруг стало на палубе, когда он, поднявшись из грохочущего машинного отделения, внезапно окунулся, словно в ледяную воду, в тревожную тишину и увидел черные тени, со страшной неумолимостью приближавшиеся к «Туману».

В груди у Лавренко будто что-то оборвалось. «Вот сейчас, сейчас скажет, - думал он, задыхаясь, и не сводил испуганных глаз с лица комиссара. - Тогда не стоит и жить. Если товарищи узнают о его разговоре на палубе, они посмотрят на него так же, как смотрели на ушедшего с корабля перед походом Удовича. Нет! Нет! Только не это...»

Но комиссар промолчал.

Лавренко едва не захлебнулся от нахлынувшей радости. «Значит, он еще верит мне, надеется на меня», - подумал он и тихо сказал, почти прошептал:

- Так, товарищ комиссар.

Медленны и тягучи минуты ожидания. Но особенно нудно тянутся они в самый последний момент перед боем. И, кажется, никто и ничто не может ускорить их бега.

Всматриваясь сквозь бинокль в приближающиеся вражеские корабли, Шестаков на какое-то мгновение мысленно представил себе старшин и матросов корабля, ожидающих сейчас его команд и приказов. Машинисты и комендоры, сигнальщики и радисты, они как бы проходили перед ним, и он успевал заглянуть каждому в глаза. «Нет, эти не подведут. На них можно положиться!» Уверенность в подчиненных окрыляла командира.

Гитлеровские эсминцы продолжали сближаться с «Туманом».

- Что они задумали? - спрашивал сам себя Шестаков. - Неужели хотят взять нас живьем?.. Пленить?

На вражеских кораблях сыграли боевую тревогу. Перезвон колоколов громкого боя был хорошо слышен на «Тумане».

- Дистанция до противника двадцать кабельтовых! - доложил сигнальщик.

Легкий бриз, как это часто бывает в ранние часы солнечного утра, немного усилился. В чистом небе появились редкие облака - предвестники устойчивой погоды. Однако сейчас на корабле никто не замечал ни поднявшегося над горизонтом солнца, ни белоснежных кучевых облаков. Взоры всех, кто находился на мостике и палубе «Тумана», были прикованы к черным силуэтам вражеских кораблей.

- У вас все готово, Петруша? - спросил комиссар, переступив комингс[3] кают-компании.

- Все готово, товарищ комиссар! - доложил санинструктор и снова склонился над столом, заваленным перевязочными пакетами и медикаментами. Ему помогал машинист Алешин. По боевому расписанию он являлся помощником санинструктора.

Стрельник оглядел кают-компанию и остался доволен. Длинный обеденный стол и диванчики были застелены белоснежными простынями. В углу, на электрической плитке, парила большая никелированная банка - бикса - с хирургическими инструментами. Палуба сверкала чистотой.

- Не хуже чем в настоящей операционной, - поймав придирчивый комиссарский взгляд, поспешил заверить Петруша.

В это время над их головами звонко громыхнул выстрел. Зазвенели склянки и инструменты на столе.

- Вот и началось!.. - пересиливая дрожь в голосе, сказал Стрельник и, чуть сгорбившись, направился к двери.

Петруша и Алешин, не сговариваясь, склонились над столом. Их ловкие руки заработали еще проворней.

ДЕРЖАТЬСЯ ДО ПОСЛЕДНЕЙ ВОЗМОЖНОСТИ

Чайки с испуганным криком взметнулись над кораблем и серой стаей понеслись к берегу. Их испугал грохот разорвавшегося поблизости снаряда и черный дым. Чайка - птица смелая, но осторожная. К этому ее приучило море.

- Противник открыл огонь! - доложил вахтенный сигнальщик Иван Бардан, увидев у борта головного эсминца светло-оранжевое пламя орудийных залпов.

«...4 ч. 35 м. Противник открыл огонь из 6 орудий. Дистанция 20 кабельтовых», - сделал запись в журнале Рыбаков.

Первые вражеские снаряды, зловеще просвистев, упали с небольшим перелетом. Из моря на большую высоту взметнулись белые столбы воды. В ту же минуту открыли ответный огонь и обе пушки «Тумана».

3

Здесь - порог.