Страница 13 из 21
- Ну, как? Что видите?
И в ответ слышал неизменное:
- Горизонт чист.
Полночь. Стрелки корабельных часов сошлись в вершине циферблата. Рыбаков примостился поудобней и сделал первую запись на новой странице вахтенного журнала: «10 августа.
Следуем генеральным курсом к намеченной точке поворота...»
Моряки спали тем чутким, тревожным сном, который хорошо знаком людям, прошедшим дорогами войны. Бодрствовала лишь вахта. Море было спокойным, почти штилевым. Нежный береговой ветер слегка рябил лиловато-розовую поверхность воды, подкрашенную негаснущей вечерней зарей. Еле слышно бились волны о борт корабля. Тишину полярной ночи нарушали своим неугомонным криком только чайки - эти постоянные спутники моряков.
«Удивительно, и когда они только спят?» - думал сигнальщик Виктор Левочкин, ощупывая биноклем горизонт, застланный белой дымкой.
Одна из чаек, коснувшись на бреющем полете воды, взмыла кверху и, широко распластав крылья, с пронзительным криком пронеслась над мостиком. Левочкин даже вытянул руку, хотел схватить смелую птицу, но опоздал. Быстро снижаясь, чайка уже приближалась к воде. Окунувшись, она снова с радостным клекотом взвилась над палубой «Тумана».
- Уже завтракает, обжора, - с улыбкой сказал сигнальщик.
У Виктора Левочкина с детства любовь к птицам. Родился и вырос он в безлесных просторах донецких степей. А где нет леса, там мало птиц - и тем дороже они человеку. Соседи удивлялись: почему у Левочкиных в саду так много всегда пернатых гостей. И сад-то, кажется, невелик. А секрет был прост. Их хорошо здесь встречали. Виктор знал повадки птиц, умел угощать их. Ранним тихим утром он любил сидеть у раскрытого окна и слушать веселые концерты дружного птичьего хора.
А вот поведения чаек он до сих пор не может понять. Чем больше наблюдает за ними, тем загадочнее для него становятся эти птицы. «Это, видно, оттого, что гордые они, - думал Виктор. - Дети моря...»
На мостик поднялся командир.
- А ты уж здесь, Петр Никитич? - удивился он, встретившись лицом к лицу с комиссаром.
- Отдохнул часок-другой - и хватит... Не спится что-то, Лев Александрович. Тревожно на душе.
- Ия, понимаешь, глаз не сомкнул, - признался Шестаков. - Причины будто нет, а не спится.
Командир долго молчал, всматриваясь в море. Он стоял лицом к солнцу, низко повисшему над синими сопками далекого берега. Хорошо выбритые щеки Шестакова то ли от солнца, то ли от возбуждения горели ярким румянцем. В матовом свете полярной ночи четко вырисовывалась его статная фигура. Старший лейтенант отличался педантичной аккуратностью в ношении морской формы. Никто из экипажа корабля никогда не видел своего командира небрежно одетым. Воротнички его кителя были белее январского снега, пуговицы сияли маленькими солнцами. Командиру старались подражать и все офицеры «Тумана».
- Самолет противника! - вдруг громко выкрикнул сигнальщик.
Распугав чаек, отзвенели колокола громкого боя. Корабль ожил. Гремя подковками ботинок по ступеням трапов, матросы бежали на боевые посты.
- Разведчик, - тихо сказал Шестаков, рассмотрев самолет.
- Всегда с разведчиков начинается, - также тихо произнес Стрельник.
Сигнальщик непрерывно докладывал высоту и курс самолета.
- Кормовому орудию открыть огонь! Носовому приготовиться! - приказал командир.
Фашистский воздушный разведчик шел на большой высоте. Ударили первые выстрелы. Несколько белых облачков повисли перед черной остроносой машиной. Самолет круто развернулся и ушел на запад. Вскоре он растворился в бледно-лиловом просторе неба. Над кораблем снова закружили скрывшиеся на время стрельбы чайки.
Отбой. На палубе оживление. Моряки подтрунивают над комендорами:
- В белый свет попали?
- Небось подыхать фрицы полетели...
Третий час ночи. До подъема еще далеко. Матросы вернулись в кубрики. Кажется, койки еще хранили тепло их тел. Не раздеваясь, ослабив только поясные ремни и сняв ботинки, люди снова легли спать. Не слышно ни разговоров, ни смеха. Дорога каждая минута отдыха.
Не спится трюмному машинисту Ивану Быльченко. Через час ему заступать на вахту. Хотел вздремнуть - и не смог. Вечерняя сводка тяжким камнем легла на сердце. Фашисты подошли к родным местам. Может быть, сейчас, этой ночью, они ворвались в село, подожгли хату, ведут на расстрел старушку-мать... А где сейчас та, которую он так и не посмел поцеловать, боясь обидеть? Где она, его первая любовь? Что теперь будет с ней? Он достал из кармана ее последнее письмо, вытащил из конверта фотографию.
Нет, никак не заснуть Ивану Быльченко. Широко открыты синие, как васильки, глаза. Он ворочается с боку на бок. Подвешенная к подволоку койка тихо качается. А сон не приходит. Скрипнула дверь, по трапу застучали шаги. Это идут будить вахту. Быльченко сунул портрет в конверт и спрятал письмо в карман.
В пятом часу утра вахтенный офицер Леонид Рыбаков обнаружил на горизонте еле видимые дымки. Они то исчезали, то снова появлялись над изломанной кромкой горизонта.
- Три неизвестных корабля! - коротко доложил он командиру.
Шестаков нацелил бинокль на горизонт:
- Неизвестные, говоришь?.. Не наши - это ясно. Объявить боевую тревогу!
Переливчатая трель колоколов громкого боя вновь разнеслась по кораблю.
Рыбаков записал в вахтенный журнал:
«...04 часа 25 мин. Обнаружены три эсминца противника. Дистанция 55 кабельтовых, курсовой угол 90 градусов правого борта. Объявлена боевая тревога...»
Комиссар поспешил в радиорубку:
- Оповещение о выходе наших кораблей в море было?
- Нет, товарищ комиссар, не получали, - доложил вахтенный радист Константин Блинов.
Стрельник возвратился на мостик:
- Да, это не наши!
- Эсминцы противника. Теперь уже их хорошо видно. Типа «Редер»... - говорил Шестаков, не отрывая глаз от бинокля. - Форсируют ход...
Комиссар взглянул в сторону вражеских кораблей. Они шли полным ходом, быстро сближаясь с «Туманом». Их темные силуэты резко выделялись на бледном полотне утреннего неба. «Многовато их!» - подумал Стрельник и вслух сказал:
- Нахально, однако, лезут... Нахально.
- Да уж чего-чего, а этого им не занимать. Нахальства у них хоть отбавляй, - поддержал Шестаков.
С боевых постов на мостик один за другим поступали донесения о готовности. «Туман» продолжал идти намеченным путем. Вражеские эсминцы перестраивались в строй уступа.
- Разворачиваются... - про себя сказал командир и быстро прикинул в уме: «Три эсминца, на каждом по пяти 130-миллиметровых орудия, большая скорость - и наш сторожевичок, переделанный из рыболовного траулера, с двумя 45-миллиметровыми пушками». - Мда-а, неутешительная арифметика, - сказал он вслух.
- О чем ты, Лев Александрович? - спросил Стрельник.
- Арифметика неутешительная, говорю, - усмехнулся Шестаков и приказал вахтенному офицеру: - Следовать прежним курсом! Доложите обстановку в штаб. Бой примем! - и снова повернулся к Стрельнику: - Что скажет комиссар?
- Примем! - решительно ответил Стрельник и направился к трапу. - Пойду к матросам. Поговорю с народом.
- Самый полный вперед! - резко передвинув ручку машинного телеграфа, прокричал в переговорную трубу Шестаков и спросил у Рыбакова: - Вам ясен мой маневр, лейтенант?
- Не совсем, - смутился помощник командира.
- Прижмемся ближе к берегу. Там нас прикроют наши батареи, - пояснил Шестаков и рукой, в которой был зажат бинокль, ткнул в сторону Кильдина, черным горбом выпиравшего из воды. - Успеть бы только... Скорость у нас маловата.
Дистанция между «Туманом» и эскадренными миноносцами противника быстро сокращалась. Командиру все время докладывали:
- Дистанция сорок кабельтовых... Тридцать пять...
- Поставить дымзавесу! - приказал Шестаков.
Химист Владимир Поляков включил аппаратуру.
У него давно все было наготове, и он только ждал команды. Густой шлейф дыма потянулся за кораблем, расширяясь и поднимаясь ввысь. Усилившийся ветер медленно смещал завесу вправо, оголяя левый борт корабля.