Ржавые листья

Посреди поляны высилась изба. Редкая ограда из жердей, голый медвежий череп с оскаленной пастью над воротным проёмом. Низкая закопчённая баня с косой односкатной кровлей мало не по самые крицы утонула в низком холме. Изба из толстых и чуть корявых здоровенных брёвен с низкой кровлей, узкими волоковыми окошками. Крытое крыльцо с резными причелинами.

На крыльце в наброшенном на плечи тулупе сидел хмурый Волчар и правил лёзо топора. Чупрун сползал ему на лицо, мешая работать, кметь смешно хмурился и отбрасывал его коротким движением головы.

Зоряна обессиленно прислонилась к берёзе — не было сил сделать хотя бы шаг.

Глава третья Золотые шеломы

Лёгкий, едва заметный ветерок с низовьев шевелил водную гладь великой реки, смешно ерошил и рябил волны — казалось, что Днепр Славутич течёт вспять. В речной глубине тихо, только мелькают порой тёмные стремительные тени рыбин, иной раз проплывает в тёмно-зелёной воде причудливо изогнутая, разлапистая чёрная коряга, похожая на невиданного зверя, да колышутся слегка водоросли — течения почти и нет — паводок ещё не схлынул.

Волчий Хвост сидел на борту лодьи, беспечной свесив ноги за борт и глядел на воду. Ни на что больше он глядеть не хотел, да и было бы на что глядеть-то — ну шесть лодей Отени с тремя сотнями воев, ну две лодьи Гюряты Роговича, ну триста варягов Келагаста на шести шнекках.

Конная рать Волчьего Хвоста шла берегом, горой. Воевода без зазрения совести оставил конницу на Самовита, а сам вместе с Твёрдом гостил у Отени на лодье. Ничего в рати без него не случится, а Самовит справится.

Лодьи показались утром третьего дня ожидания. Завидя отцову рать, Горлинка несколько времени сидела на берегу, вглядываясь в идущие лодьи — ждала, чтоб подошли ближе. Потом на берегу появилось маленькое облачко пыли — шла конная рать.

Ну и где отца искать? На лодьях или на берегу? Вообще отец должен при рати быть, на коне, да только… что-то Горлинке шептало — не спеши. Да и всё одно надо было подождать, когда подойдут ближе, — не бежать же навстречь за несколько вёрст.

К полудню лодейная рать надвинулась совсем близко — мочно было уже и знамено разглядеть. Ну да, так и есть — отцово знамено на третьей лодье…

Теперь Горлинка двигалась не думая, решительно и быстро. Столкнула в воду берестянку и быстро принялась грести впереймы лодьям, благо судовая рать шла совсем рядом с правым, крутым берегом, по стрежню.

Она старалась держать на третью лодью, туда, где билось на ветру отцово знамено. Но течение сносило её назад — не гляди, что его почти незаметно.

Головная лодья вдруг повернула и, косо вспарывая волны, ринулась к её берестянке. Теперь уже не Горлинка шла впереймы, теперь уже ловили её. Да она, собственно, и не пряталась…

Резной нос с дико оскаленной деревянной конской головой навис прямо над головой Горлинки. Около него стоял незнакомый рыжий (да и ражий тож) вой.

— Ого, какова добыча! — весело прогудел он. — Чья такова будешь, девка?

— Так и будем говорит, аль на борт меня примешь? — сварливо откликнулась поляница.

На лодье захохотали, через борт протянулись руки, вмиг выдернули девушку вверх, а после кто-то зацепил багром и её лёгонький челнок.

На носовой палубе Горлинка сердито огляделась. Весёлые лица, старые и не очень, молодые и пожившие. И — Перуне! — все поголовно незнакомые!

— Так кто ж ты такова-то, девка? — теперь кметь говорил уже подозрительно, оглядывая её мужскую сряду, кояр и шелом.

— Я дочь воеводы вашего, Военега Волчьего Хвоста. Мне его увидеть надо, срочно!

— О как?! — подозрительно сказал, подходя, кто-то властный. — И зачем это, голуба, тебе его видеть?

Горлинка вскинула глаза и остолбенела — Гюрята Рогович!

— Здравствуй, Горлинка.

— И тебе поздорову, — прошептала она.

Вот влипла-то! Гюрята — новогородец, а значит, человек Владимира. Что ж теперь — за борт сигать?

— Ну? — грозно-весело сказал Гюрята. — Зачем тебе к отцу?

— Твоё ли то дело? — дерзко спросила девушка. — Он мой отец и дело это — наше. Семейное.

— Да-а? — негромко пропел Рогович, неуловимым движением придвигаясь ближе. — А ты не боишься, голуба, что я тебя сей час связать велю и под палубу бросить? И продержу пока не расскажешь.

Не шутил Гюрята. Взаболь собирался сделать то, чем грозился. Ой, плохо дело, — подумала Горлинка, сдвигая руку по поясу к рукояти сабли. — Ой, не верят тут отцу… В глазах Роговича возник опасный холодный блеск, губы кривила зловещая усмешка.

Спасение явилось внезапно.

— Воевода Волчий Хвост идёт сюда! — гаркнул рядом тот самый рыжий-ражий вой, что вытащил Горлинку из берестянки.

Горлинка кинула на реку отчаянный взгляд — отцова лодья и впрямь нарастала, сближаясь.

— Че-го? — удивился Рогович. — С чего это он вдруг?

— Так я ему отмашку дал, — пожал плечами вой. — А что, не надо было?

Гюрята несколько мгновений непонимающе смотрел на него, потом с неприязнью прошипел:

— Баран!

Злоба его была понятна: скрыть дело теперь не удастся — Горлинку уже видели с отцовой лодьи, и Волчий Хвост уже махал ей рукой — удивлённо и встревоженно.

Горлинка от отца ничего скрывать не стала, рассказала всё — и про отъезд брата, и про то, как позарился великий князь на девичью красу, и про кметей в их доме.

— Вон как, — зловеще протянул Волчий Хвост, мрачно сузив глаза. — Так было…

Отеня кинул на него косой взгляд от борта, где он сидел, свесив ноги, так же, как и Волчий Хвост до встречи с дочкой. А Твёрд, менее сдержанный, вскочил и крикнул воеводе:

— Вот тебе благодарность-то княжья!

Волчий Хвост только шевельнул рукой, и радимич тут же умолк, отворотился к реке лицом. Пала тишина. Военег Горяич напряжённо думал, кусая губы.

— Ладно, — процедил он. — Поздно перешивать заново. Ничего уже не изменишь…

Твёрд, вновь вскипев, развернулся, но встретил твёрдый взгляд Волчьего Хвоста и смолчал.

Киев рать Волчьего Хвоста давно миновала, спускаясь вниз по Днепру. Горлинка уже не задавалась для себя вопросом — куда они идут. Надо будет — расскажут.

— А чего от тебя Гюрята-то хотел? — негромко спросил вдруг у неё Отеня. — Почто враз сюда не отправил?

— Кабы знать! — вновь вскинулась Горлинка. — Допытывался, чего мне от отца надо! Под палубу грозился спрятать.

Она повернулась к отцу:

— Чего стряслось-то, батюшка? Почто не верит он тебе?

Волчий Хвост встретился с дочерью взглядом и понял, что очень не хочет рассказывать ей всей правды. Мерзко было на душе. А скрыть правду тож нельзя…

Каган Куря приподнялся на стременах, вглядываясь в бескрайний степной простор. Окинул взглядом ползущую длинной змеёй рать, усмехнулся, чуть раздвинув уголки рта. Сдержанно, так, как пристойно настоящему степному вою.

Вои в этот поход пошли без особой охоты — не пришло ещё время. Обычно народ степей ходит в набеги ближе к осени, как урусы начинают собирать с полей хлеба. Вот тогда-то — гуляй, душа степная.

Опричь того, пришлось идти только с молодняком, оставить бывалых воев сторожить кочевья — с восхода грозят гузы, с полудня — аланы, с полуночи — донские славяне, вои беловежского коназа Ратибора. А в Таматархе — коназ Святогор, что тоже голубиной кротостью к степи не дышит. Ну, коль тут, на Руси, всё выйдет, так тогда он с урусскими-то полками всем хвосты в степи порубит…

Куря вновь насмешливо усмехнулся — а кто тебе сказал, каган Куря, что урусы будут воевать за тебя? Людям свойственно быть неблагодарными…

Ему вдруг чётко вспомнилась его последняя встреча с ханом Илдеем, когда тот собрался уходить на Русь.

Ржали кони, от горячего и горького полынного воздуха першило в горле, просился кашель, пыль от телег стояла столбом. Илдей в глаза не смотрел, хоть и взгляда не прятал. Его узкое горбоносое смуглое лицо было унылым — даже усы обвисли.

— Значит, уходишь? — Куря тоже глядел в сторону.