Ржавые листья

— Да ты не бойся, — с коротким смешком ответил чародей. — Нас они не тронут, даже если и есть.

Кметь вскипел было — чародей посмел сказать, будто кметь боится! Но Прозор уже вновь подал голос:

— Всё, пришли уже, снимай повязку.

Волчар стряхнул с головы надоевшую тряпку и огляделся.

Пещера. Тусклый пляшущий свет лучины в руке Прозора терялся во мгле подземелья.

— И что дальше? — ядовито спросил кметь. — Будем ждать Жар-птицы, чтоб посветлее стало?

— Не будем, — равнодушно отозвался чародей. Он щёлкнул пальцами, и в пещере вдруг стало светло. Не так, как на улице днём. Скорее, как в сумерках. Но всё же можно различить даже лицо Прозора, даже его бороду.

— Что это светит? — спросил Некрас, стараясь казаться равнодушным.

— Какая тебе-то разница? — пожал плечами чародей. — Долго пояснять. Видал, как гнилушки светятся в темноте?

Свет и впрямь был похож на гнилушечное свечение.

Кметь вновь огляделся. Чуть в стороне была вкопана широкая и низкая лавка, а прямо передо мной, шагах в двух стояли пять резных кресел.

— Ну, а теперь?

— А теперь будем ждать, — терпеливо отозвался чародей.

— Жар-птицу? — насмешка у Некраса проснулась вновь.

— Нет, — всё так же терпеливо обронил Прозор.

— Присесть бы хоть, — кметь вновь бросил опричь взгляд. — Я так понимаю, эти кресла не про мою честь…

— Правильно понимаешь, — отозвался незнакомый голос.

Волчар почувствовал, как душа невольно сжалась. Больно уж это было… неожиданно. Он резко обернулся. За спиной — и отколь только взялись?! — стояли полукругом четверо. Трое мужчин и одна женщина. Одетые словно обычные киевские простолюдины. И только лица прятались за кожаными скуратами. Кметь вдруг почувствовал себя странно беззащитным, мало не нагим. Привык, что ворог всё время с открытым лицом, хоть отец и наставлял в своё время, что не всегда так бывает.

Они молча расселись в креслах. В пятое кресло сел Прозор. Они сидели и молчали. Волчар уже начинал думать, что голос мне показался, когда женщина, наконец, разомкнула губы:

— Ты всё-таки привёл его, Прозор.

Голос был тот самый. Женский грудной голос, привыкший не только просить, но властно распоряжаться. Чародей только наклонил голову, утверждая то, что и так можно было понять.

— Хорош, — прогудел насмешливым басом один из мужчин, высокий и жилистый, с чупруном светлых волос на бритой голове. — Кого-то он мне напоминает…

— Своего отца, кого же ещё, — холодно обронил второй, низенький лысый колобок с густой бородой. Волчара даже ощутимо кольнуло этим холодом. И тут он разозлился. Терпеть не мог, когда при нём про него говорили, будто про товар. Не раз за такое на беседах носы на сторону сворачивал парням с Горы, что любят похвалиться длинной, как крысиный хвост, чередой предков. От злости кметь вспомнил, что это они хотели с ним повидаться, а не он с ними, и несколько обнаглел. Как и у Прозора в избе, без приглашения уселся на лавку, закинув ногу на ногу, и принялся их вызывающе разглядывать. Особенно долгим взглядом остоялся на женщине. Собственно, поглазеть было на что, хоть лицо её и было укрыто под скуратой. Летник, понёва и кептарь плотно облегали её фигуру, приковывая не только Волчаровы взгляды. На его взгляд, ей вряд ли было больше двадцати трёх лет, то есть, кметя она была старше ненамного.

— Полегче, Волчар, — заметив его взгляд, угрожающе проворчал первый. Некрас про себя порешил называть его Витязь — за чупрун. Дураку ведомо, что на Руси такие чупруны носят только знатные вои — кмети и гриди. На гридня он не тянул — молод слишком, вряд ли ему было более двадцати пяти — двадцати восьми.

Кметь не ответил, продолжая молча их разглядывать. Второй, Колобок, под его взглядом недовольно заворочался. Этот явно не вой, скорее купец-горожанин или ремесленный староста какой.

Третий, высокий и худой, с тонкой бородой и стрижеными в кружок волосами, глядел в прорези скураты холодно и пронзительно. Жёсток. Но на гридня тож не тянет. Боярин? Пусть будет Щап, — подумал кметь насмешливо.

Может статься, он кого-то из них даже и знал. Особенно женщину, — у Волчара крепло неотвязное ощущение, что он её где-то уже видел и неоднократно.

— Дерзок, — холодно обронил Щап. — Не знаешь, с кем говоришь, щеня.

— Да где уж мне, — с наиболее возможной насмешкой ответил кметь, едва сдерживаясь, чтобы не выплеснуть клокочущую злобу. — Ты ж за скуратой спрятался, где мне узнать, что ты за боярин такой. Да и на хрена ты мне сдался вообще?

Щап разгневанно чуть приподнялся. Пожалуй, это выглядело бы даже грозно. Для его холопов — Некрас всё больше утверждался в мысли, что это боярин, навыкший зыкать на челядь. Волчар в ответ сделал точно такое же движение.

— Охолонь! — свирепо рявкнул Витязь, повинуясь властному взгляду женщины. — Оба!

Щап угомонился, бросив на кметя многообещающий взгляд. Волчар в ответ только ощерился в ухмылке, но тоже сел. В конце концов, головы им расшибить он успеет, коли что.

— Позвали мы тебя сюда, Волчар, не просто так…

— Ну, наперво, кто это — мы? — довольно невежливо перебил Витязя Волчар. — Я кота в мешке не покупаю…

— Замолкни! — возвысил тот голос. Волчар подумал и смолчал — ранее времени злить их не стоило.

— Мы — это мы, Волчар, — холодно сказала женщина. — Вот мы пятеро. Как нас ни назови, всё одно будет неверно. Зови хоть Тайными.

Волчар молча слушал.

— Нам нужна твоя помощь, — продолжила женщина.

— О как! — не поверил Волчар. — Именно моя? Ничья иная не подойдёт?

— Именно твоя, Некрас Военежич Волчар, сын воеводы Волчьего Хвоста, — подтвердил Витязь, а Щап полоснул жгучим, мало не ненавидящим взглядом. Чего это он? — подумал Волчар озадаченно. — Не может быть, чтоб из-за такого пустяка. Может, его отец когда в думе заехал?

— Ты не слушаешь, — похолодавшим ещё сильнее голосом сказала женщина. — Волчар!

Некрас вздрогнул и оборотил к ней лицо.

— Нам надо добыть меч Святослава, — сказала она тихо.

— Ого, — Волчар невольно присвистнул. — А я здесь при чём?

— Ты — сын Военега Волчьего Хвоста. Единственного из гридей, кто был при Святославе в его последнем бою и уцелел.

— Так вам к отцу надо, — засмеялся Волчар. — Не я ж там был-то!

— Неплохо бы, — обронил Витязь. Похоже, он и женщина были здесь главными. — Но к твоему отцу добраться нам труднее, да и тайну надо соблюдать. Чем менее народу знает про наши дела, тем лучше. И для дел, и для народа.

Некрас прищурился. Что-то ему эта тайность поперёк горла была.

— А зачем вам этот меч? Что в нём такого?

— Это не просто меч, — пояснил терпеливо Прозор. — Этот меч был выкован для самого Перуна в небесной кузне. Такие мечи попадают на землю очень редко. Может, раз, может два раза в тысячу лет.

— И что? От него сильнее станешь? Он лучше рубит, раз небесный? Его латы не держат? Или удлиняться может на десять сажен?

— Да нет, — усмехнулся чародей криво и бросил на остальных Тайных странный взгляд. Волчар мог бы поклясться, что он хотел сказать: и этот мол, таков же, как вы. Витязь поёжился, Колобок вздохнул с притворной сокрушённостью, Щап рассерженно засопел. И только женщина осталась невозмутима. — Силы он своему обладателю не добавит. И длиннее не станет. Доспехи его не держат, это верно. Да только это не главное.

— А что — главное?

— В нём — сила богов. Воплощённая Перунова мощь. За вождём, у которого такой меч, пойдут на смерть куда охотнее, чем за обычным. Ибо если ему покорился этот меч, значит, он отмечен богами.

Некрас коротко покивал. Что-то такое он слышал уже от отца, когда тот рассказывал ему про походы своей молодости. Что-то говорил и про судьбу меча… только вот вспомнить бы, что.

— Ну, сила богов, — пожал он плечами, одновременно морщась от назойливой мысли, кою всё никак не мог ухватить за хвост. — А вам-то она зачем? Вы ведь не вожди. Не князья.

Краем глаза он заметил непонятную тревогу, метнувшуюся в глазах женщины, заметную даже сквозь прорези в скурате. Удивился — с чего бы это. И тут же понял — всё. Не вспомнить. Мысль, коя вертелась на уме, ушла, ускользнула змеёй в песок.