Ржавые листья

Постепенно крики и шум на дворе начали стихать. Некрас и Зоряна очнулись. Девушка молча высвободилась из его рук.

Волчар же вновь проскользнул к забору и зарычал. Всё повторилось. И опять они, обнявшись, прятались под кровлей, слушая бешеный стук сердец друг друга.

И ещё раз.

А когда сторожа уже взаболь вознамерились отворить ворота да посмотреть, кто там за ними, Некраса и Зоряну окликнули сзади парни. Дело было сделано.

На обратном пути Волчар и девушка почти не глядели друг на друга и молчали, лишь изредка касаясь друг друга руками. Но после того редко кто на беседах да гуляньях видел их опричь друг друга.

И надо ли говорить, что Масленица удалась на славу и горела ярко, как никогда?

В избе у чародея кметь был впервой, пото и осматривался с любопытством.

После полутёмных сеней в горнице оказалось неожиданно светло — в окна ярко било полуденное солнце. Большая печь, сложенная из камня-дикаря, занимала всю середину горницы, отгораживая бабий кут. Гладко выстроганные лавки протянулись вдоль всех стен, охватывая полукольцом массивный стол, а в красном углу, на тябле виднелись лики домашних богов, хранителей очага. Христианином чародей не был, да и не слыхивал Волчар, ежели честно, до сей поры про чародеев-христиан. Натёртый каменной крошкой до янтарного блеска пол бросал в глаза зайчики, блестела разноцветная слюда в окнах. Небедно живёт чародей Прозор, вовсе даже небедно. А только не скажешь по внутреннему убранству избы, что это чародей — никаких примет тому в избе нет. Впрочем, самого хозяина — тоже.

Некрас не успел подивиться и погадать, Зоряна ли его надула, отец ли её саму обманул, когда раздался голос вроде бы ниотколь:

— За печь пройди.

Голос был холоден и спокоен, навевал какое-то странное чувство, словно человек, что его подал, стар и молод одновременно. И нельзя было определить смаху, добр он или зол.

Волчар сделал ещё несколько шагов — велика была изба чародея Прозора, — и увидел дверь в отдельный хором, отгороженный сплошной переборкой из тёсаных брёвен. В проёме было видно и самого чародея — он сидел за столом в глубине хорома.

— Входи, не бойся, — хмуро обронил он, буравя Некраса глазами.

А кметю чего бояться-то? Чародейства, что ль? Так оно к кметям не пристаёт, кому же то не ведомо. Их сам Перун от него оберегает, да и сами с усами — всегда в серебре да стали, чего чарам-то прилипать?

Чуть нагнувшись, дабы не задеть головой притолоку, Некрас шагнул через порог. И остоялся, поражённый увиденным. Вот теперь можно было поверить, что в этой избе живёт чародей.

Сначала хором напоминал горницу — те же тёсные стены, такая же печка, только маленькая и зажатая в углу, те же скамьи воль стен да могучий стол, хоть и тож меньших размеров. Но всё остальное…

В хороме было сумрачно. В дальнем углу на жёрдочке, нахохлясь сидела птица, какая, не разобрать, и изредка лупала глазами. Филин, скорее всего. А может, скопа. Под потолком висели пучки сушёных трав, должно, чародейных, их пряно-горьковатый запах расходился по всему хорому. В небольшом поставце у стены рядами стояли сосуды: стеклянные, глиняные, бронзовые, деревянные, медные, серебряные. Запечатанные и открытые. С тёмными и светлыми жидкостями неприятного вида там, где это было видно. На столе, в трёхногой медной подставке стоял многогранный камень-самоцвет. Стоял и слабо светился. А у самых дверей стояло чучело зверочеловека. Настоящее, — доводилось их видывать в древлянских землях. Зачем-то — зачем? — одетое в полный доспех русского кметя: кольчуга, шелом со стрелкой и бармицей, наручи. И оружие — меч, нож, щит, кистень. Всё настоящее.

Волчар подивился на убранство хорома и только после обратил внимание на хозяина.

Чародей Прозор сидел за столом, подперев голову руками и мрачно его разглядывал, причём так, словно Некрас был не кметь младшей дружины великого князя, а пустое место какое. Взгляд его был неприветлив и неуютен.

Кметь почувствовал, что начинает понемногу наглеть и злиться. Без приглашения, — понеже хозяин молчал, как рыба и только таращился, — Волчар прошёл к столу, сел на лавку и тоже опёрся локтями на стол. Чего, мол, надо-то?

— Хорош, красавец, — разлепил, наконец, губы чародей. — Чего скажешь?

— Вообще-то это я тебя слушать пришёл, — не стерпел Некрас. — Ты ж меня видеть хотел. Мне-то пока без надобности. Пока.

Ох, не след с чародеями так разговаривать. Сталь сталью, серебро — серебром, Перун — Перуном, а чары — чарами! Но Прозор снёс дерзость, не моргнув.

— Ты, вообще-то, мне тоже на хрен не сдался, — процедил он, и в хороме повеяло холодом. — Да только надо бы тебе с нужными людьми поговорить…

— Мне надо или им надо? — по-прежнему заносчиво спросил кметь, мысленно мало не хватая себя за язык. — И кому нужными — мне?

— Тебе, тебе, — словно отвечая сразу на оба вопроса, сказал чародей всё так же неприветливо. — Дело важное. Государево…

— Пусть к великому князю идут, — внутренне насторожась, беззаботно ответил Волчар. — Я ж не государь.

— Допрежь великого князя им ты нужен, — возразил Прозор. — Ну?..

— Чего это я-то именно? — всё ещё строптиво ответил Некрас.

— А они сами тебе скажут. Ну?

Кметь заколебался. А ну как и впрямь государево дело какое… Пренебреги — и потом аукнется. Да и любопытно стало. Что-то скучно было в последние дни в Киеве-граде… Хоть какая-то новость.

— Ладно. Да ты хоть намекни, что за дело-то?

— Важное дело, — туманно ответил чародей, вставая. — Войское дело. Почётное. Справишь — будешь в числе первых не только в дружине — на всей Руси.

Кметь скривился, как от кислого яблока — с детства не терпел, когда за несправленное дело сулят золотые горы. Плохо кончалось всегда.

Тут возникла иная мысль. Неуж чародей использовал родную дочь, как приманку? А ну как она ему и не дочь вовсе? И всё это было задумано с самого начала?

Да нет. Дочь. Они тут живут уже два года. Такой глубины игру ради Волчара затевать — всё одно, что кузнечным молотом мух бить. Её бы тогда к самому князю великому подставляли, благо Владимир Святославич женолюбив достаточно и притом неразборчив. Уж в этих-то делах Волар разбирался — отец учил кое-чему.

Хотя… может, они к князю через Некраса… ну и глупо. Есть множество кметей, гораздо более к Владимиру приближенных.

Прозор, меж тем, нагнулся и, нашарив на полу кольцо, откинул ляду. Из провала пахнуло знакомым запахом земли и чуть подгнившего дерева.

— Слезай.

В подклет вела крутая лестница. Внизу было темно. Прозор спускался следом за кметьем с горящей лучиной в руке. Огонёк трепетал, разбрасывая причудливо-рваные тени, хотя сквозняка и не было. Захлопнулась ляда, заставив пламя рвануться в сторону.

— И что дальше.

— Дальше я тебе глаза завяжу.

— Ещё чего! — у Волчара внутри всё сразу встало на дыбы.

— Не ещё чего! Надо! — в голосе чародея лязгнул металл, и кметь невольно покорился. Да и впрямь, чего он ему сделает? Дальше Оболони не заведёт.

Плотная шерстяная повязка легла одновременно на глаза и на уши, вмиг отрезав звуки и свет. Пахнуло сырой землёй, — должно, Прозор отворил потайную дверь. Чародей коротко толкнул кметя в спину.

— Шагай, — голос Прозора звучал глухо, едва слышно.

В лазе было низко, — чупрун на бритой голове Волчара то и дело задевал за верх, осыпая за ворот землю и заставляя ёжиться, ровно мышь на морозе. Пол тож был неровный. Несколько раз кметь споткнулся, последний раз особенно сильно, мало не полетев наземь. Выругался, помянув бога, мать чародея и все на свете подземные ходы.

— Здоров лаяться, — несмотря на повязку, можно было понять, что Прозор говорит с одобрением. — Ни одна нечисть тебя не одолеет.

— А что, здесь нежить водится? — мгновенно остоялся Некрас. Мгновенно пришли на ум всякие страсти вроде оглоданных костей и загубленных душ. Мелькнули перед закрытыми глазами оскаленные и жёлтые клыки, шерсть и чешуя, что-то когтистое и, одновременно, копытно-рогатое.