Ржавые листья

— И ты ещё спрашиваешь, — зачем? — заледеневшим голосом спросил Витязь, а Щап сжал сухими пальцами подлокотники кресла так, что Волчару показалось: ещё миг — и от них брызнет мелкая щепа. — Ты, сын Волчьего Хвоста? Где проходила межа Руси при Святославе? Волгу суры звали Русской рекой! А ныне? Печенеги к самому Киеву подойти могут! Надо вернуть величие Русской земли!

Несмотря на напыщенность, слова эти прозвучали отнюдь не глупо, как могло бы показаться. Тем паче, что никто из Тайных не расхмылил в ответ на красивое выражение.

Волчар закусил губу. Да, величие вознести было бы неплохо. И ради того хорошо бы вернуть меч Святослава. Да только как? И при чём здесь он?

Должно быть, последние слова Некрас произнёс вслух, понеже Прозор твёрдо сказал:

— Только ты можешь нам помочь. Никто более.

— Да как? — почти выкрикнул Некрас.

— Я могу пробудить твою родовую память, — размеренно сказал Прозор.

— Как это? — не понял Волчар.

— Волшебством, — пожал плечами чародей. — Ты вспомнишь всё, ну или почти всё, что помнили твои предки. Самые яркие мгновения их жизни. И ты обязательно вспомнишь, как погиб князь Святослав и куда делся его меч. Но это может быть опасно для тебя.

— Чем? — Некрас изо всех сил старался, чтобы его голос не дрогнул. Он не боялся честной смерти — погибнуть в бою или на охоте, от стали или звериных зубов. Но смерть от волшебства — наглая смерть, и душа не получит должного, а то упырём станет.

И всё-таки что-то в нём хотело этого приключения. Острая жажда действия, чего-то яркого и необычного.

— Кабы знать, — грустно ответил Прозор, и в этот миг он даже стал приятен Некрасу.

— Ладно, — махнул рукой кметь. — Давай!

Лавка, хоть и деревянная, холодила голую спину Волчара, словно камень. Чародей непонятно отколь достал кувшин, плеснул в серебряную чашу, добавил какие-то травы. Что-то размеренно бормоча, он плавно водил рукой над чашей. Оттоль сначала пошёл пар, потом — дым, скоро вода в чаше уже клокотала, брызгая через край.

— Пей, — протянул чашу Прозор.

Чаша оказалась неожиданно холодной, а внутри вместо воды оказалось вино, настоящее кипрское. Некрас удивлённо вскинул брови, но опорожнил чашу, не раздумывая. В ноздри ударил странный запах: резкий, но приятный. Вкус тоже был странным — сквозь вино пробивался шалфей, тирлич, мяун и что-то ещё, неузнанное — не был Волчар травником, вой он был, кметь.

Что-то тяжёлое бухнулось в изголовье. Волчар скосил глаза, — Прозор пристраивал на лавке тяжёлый шар из тёмного стекла. Ты отколь всю эту справу берёшь, чародей, — хотел спросить Волчар, но язык уже не повиновался, а на глаза стремительно наваливалась тяжёлая дрёма.

Уже засыпая, он успел услышать гаснущие слова Прозора:

— Смотрите сюда, в шар. Сначала будут самые древние воспоминания. Они же и самые редкие, примерно раз в сто лет. Чем ближе к нам, тем чаще…

Навалилась тяжёлая, разноцветная темнота.

Я был — мой предок, основатель рода, оборотень Крапива.

Солнце медленно клонилось к окоёму. Зубчатый край соснового бора уже окрасился алым. Я обернулся — справа от меня стоял отец, тоже глядя на солнце. Почуяв мой взгляд, он тоже оборотил лицо ко мне и улыбнулся.

— Полнолуние ныне, — обронил он многозначительно. — Пошли.

Лес надвинулся тяжёлым полумраком, дышал в уши и затылок мягким звериным дыханием.

— А… оборачиваться только в полнолуние можно? — мой голос невольно дрогнул.

— Не только, — отверг отец, оглядываясь по сторонам. — В иное время пень надо и заговорённый нож… ну да ты знаешь. Да только опасно это.

Я непонимающе глянул на него.

— Будешь часто оборачиваться — годам к сорока станешь волком навечно. И речь людскую забудешь, зверем станешь несмысленым…

Отец вдруг прервал свою речь и бросился наземь, перекинулся через голосу. В следующий миг из вороха одежды вынырнул дородный матёрый волчище. Сел и пристально глядел на меня, чего-то ждал.

Меня вмиг охватили страх и любопытство, какое-то странное чувство, острое желание оборотиться вслед за отцом и отчаянный страх навсегда остаться волком.

Волк что-то угрожающе прорычал, и я, решась, тоже бросился оземь…

Я был — вой князя Божа, Кудим Волчий Клык.

После вчерашней битвы войско готов отступило за реку… как там она звалась? Дан, Дон… не помню. Конунг Винитар был согласен на мирное докончанье с ополчением словенских родов. На том берегу готы уже ставили огромный белополотняный шатёр, где должны были встретиться конунг Винитар с нашими старейшинами-боярами и князем Божем.

А вот и князь!

Звучно протопотали конские копыта. Народу ехало много — сам Бож, двое его сыновей и все старейшины — семь десятков человек. Шитые золотом и серебром зипуны, наборные брони и островерхие клёпаные шеломы. Шестеро конных слобожан с копьями наперевес — почётная стража-сопровождение — не для опасу, чести ради.

— Ещё б им не мириться, — пробурчал кто-то сзади. — Коль мы их подпёрли, да россы, да Баламир-хакан…

Я недовольно дёрнул плечом, неотрывно глядя на тот берег, где с лодьи уже сходил на землю последние бояре. В душе медленно нарастало чувство тревоги, какое-то чутьё, унаследованное от моего деда, предка-оборотня, что одолел заклятье и основал наш род.

В этот миг на том берегу звонко заревел рог, и на толпящихся около лодьи бояр со всех сторон ринули готы с оружием наготове. Слобожане бросились было навтречь, да куда там — вшестером против двух сотен. На том берегу восстал крик и гам, слышный даже семо. Сотники заметались было, да что там… пока лодьи снарядишь, там уж всех перебьют…

Я был — вой князя Кия, Рябко Переярок.

Каменистые увалы, поросшие полудиким виноградом, тянулись на полночь, перемежаясь жёлтыми пятнами глиняных проплешин.

Богатая страна Угол. Жалко оставлять.

— Богатая страна, — словно подслушав мои мысли, повторил кто-то рядом. — Жалко оставлять.

Я невольно скосил глаза. Ого! Сам князь Кий Жарыч!

— Гой еси, княже.

— И тебе поздорову, — кивнул князь. — Ладно, мы сюда ещё вернёмся.

— А сей час… не осилить?

— Куда… — вздохнул князь. — Ромеи ныне сильны. Аттила погиб. Сыновья его тоже…

— Как? — ахнул я. — И Денгизих?

— Месяц назад, — хмуро кивнул князь. — Аспарух его разбил. И убил. Голову отослал в Царьград. Гунны ныне слабее, чем мы, и нам не помощники. Угол придётся отдать.

— И… куда мы ныне? — у меня невольно дух захватывало. Впервой такие важные дела обсуждали со мной, обычным воем-сторонником.

— Ну как куда, — пожал плечами князь. — Домой. На Рось. Там ныне работы много будет. Город будем строить.

Я был — вой князя Воронца Великого, слобожанин Чапура Белый Волк.

Широкие раздольные угорья плавно стекали в степь к полудню и вырастали в горы к полуночи. Планины.

Империя тёплых морей. Вот она. Мы впервой пришли пощупать её мягкое подбрюшье так близко.

Я бросил взгляд на князя и невольно залюбовался. Младший внук князя Кия неподвижно высился на коне, пристально и неотрывно глядя на полдень, на готовящуюся к наступу тяжёлую конницу ромеев. Шесть тысяч кованой рати ширили строй полумесяцем, готовясь сорваться в стремительной скачке.

Мы тоже были готовы. Двенадцать сотен конных терпеливо ждали, когда ромеи ударят первыми. Тогда ударим и мы — навстречь.

Солнце висело в зените, проливая наземь щедрые потоки расплавленного огня.

Лето. Червень-месяц.

Ромейская конница медленно потекла вперёд, больно сияя на солнце начищенными латами.

Князь решительно взмахнул невесть когда обнажённым мечом и угорья рванулись навстречь…

Я был — вожак ватаги отселенцев, Беляй Волчар.

Крики доносились отколь-то спереди. Я вслушался.

— Пришли! Пришли!

Лес и впрямь расступался, открывая простор. Телеги вышли на окраину леса и заморённые кони остоялись, устало поводя впалыми боками. Отселенцы расходились в стороны, уступая мне дорогу.