Страшная Мария

С ума спятил, что это мелет старый олух! Помешался на колдовстве, гнал бы его в шею Путилин. Но коммунар только смущенно сказал:

— Вот видишь, сдурел старый. Просит, чтоб я приказал тебе вернуть его внуку голос. Уверяет, что только ты это можешь сделать.

Заметив Марию, Куприянов живо повернулся к ней, не поднимаясь с колен, отбил земной поклон:

— Христом-богом молю, расколдуй, Марья, Илюху. Зря ты озлилась на парня, не своей волей он тогда служивого на заимку привел. Приказал вести к лекарке, как было ослухаться… Отмякни душой, не оставь парня калекой на всю жизнь.

— Душой отмякни! — возмутилась Мария. — Да ты же, старый козел, еще в девчонках мне душу отравил. По всей деревне разбрехал, что я ведьма.

— Оно так, оно так! — согласно закивал старик. Но тут же, увидев, как Мария повернулась, чтобы уйти, толкнул внука под бок: — Не отпущай ее!.. Пущай допрежь избавит от лихого.

Слух, видимо, сохранился у Илюхи хороший. Он мигом вскочил, мертвой хваткой уцепился за Марию. Уставившись на нее молящими глазами, замычал что-то.

— Отстань, сатана! — не удержалась Мария, смаху ударила парня по щеке.

И тут приключилось чудо.

— Ой! — вскрикнул Илюха.

Старик Куприянов со слезами обнял его.

— Изгнала сатану, изгнала! Возвернулась речь-то, возвернулась!

— Возвернулась, дедко… — объявил Илюха с запинкой, но вполне членораздельно.

Услыхав голос Илюхи, сама Мария чуть не лишилась речи от потрясения. У Путилина расширились глаза, а мужики и бабы принялись испуганно креститься.

Наверное, люди в этот момент способны были совершить самое безрассудное. Если бы крикнуть, что Мария ведьма, что надо избавиться от нее, толпа тут же бы растерзала ее. Но старовер приказал внуку благодарить Марию, кланяться ей земно. И сам тоже поклонился, сказал растроганно:

— Благодарствую премного! Добрая все ж таки у тебя душа-то, коль силу свою во зло не применяешь, заблудшего простить готова. Ведь тебе-то самой зло непростимое сотворено…

Мария умоляюще посмотрела на коммунара, словно он мог объяснить, отчего этот Илюха, онемевший с перепугу, снова заговорил? Неужто оттого, что она треснула его по щеке? Случается же, вывихнется от резкого движения рука, а дернешь ее еще раз — снова на место заскочит. Может, и с головой так?

— Видно, потрясение психики, — пожал плечами Путилин.

Марии это ничего не объяснило. Она схватилась за голову, бегом бросилась на крыльцо.

25

После загадочного происшествия с Илюхой Куприяновым вовсе укрепилась вера в то, что Мария заколдованная, что не берет ее ни пуля, ни огонь, ни вода. Многие сарбинские жители и партизаны всерьез поверили, что Мария в силах и речь отнять, и любую болезнь напустить, и даже жизни лишить одним взглядом. Широко распространился этот слух и среди колчаковцев. Порой солдаты, особенно новички из насильно мобилизованных, даже не пытались стрелять, а разбегались и поднимали руки, когда разведчики во главе с Марией совершали внезапные налеты на белые заставы и дозоры.

Только Марию это мало радовало. Тех солдат, которые сдавались без сопротивления, Путилин приказывал обезоруженными отпускать по домам.

— Вернуться снова к белякам они не посмеют, если сдались добровольно. Будут хозяйствовать на своих подворьях, а некоторые, глядишь, и к нам примкнут, — говорил он. — Ну, а если кто-то и уйдет снова в каратели, так себе на беду. Все равно контре скоро конец!

Приказ командира Мария выполняла, но сердце яростно противилось. Оно требовало беспощадности ко всем белякам, не хотело знать никакого снисхождения. Лишь однажды зародилось сомнение: а каждый ли, кто оказался в колчаковском мундире, непримиримый враг?

Разведчикам поручили проникнуть в село Подгорское, что лежало по старому торговому тракту верстах в пяти от волостного центра Высокогорского. В Подгорском должна была состояться традиционная летняя ярмарка, где крестьяне сбывали в обмен на промышленные товары топленое масло и мед, лыко для корзин и соленые грибы, ковыльные щетки и свежую боярку, шиповник и лекарственные травы. В общем, продукты, заготовленные бабьими руками. Но сбывали их торговцам мужики, а бабы ездили на ярмарку почетными гостьями и покупательницами. Пока муженьки торговались, они лузгали семечки, жевали на возах серу, обменивались на досуге новостями, а потом примеряли обновки: серьги и бусы, кашемировые платки и кисейные кофты, высокие шнурованные ботинки и городские чулки…

Вся эта роскошь, конечно, водилась в довоенную пору. После начала германской год от году ярмарка увядала, меньше становилось и товаров, и праздничного разноцветья, и веселья. Но все-таки ежегодно открывалась, как традиционный праздник перед тяжелой крестьянской страдой.

Объявлено было, что состоится она и нынче. Хотя вовсе не ради уважения к народному обычаю решились колчаковцы на открытие этой ярмарки. Партизаны получили сведения, что во время ярмарки будет сделана облава, задержаны все здоровые мужики и парни, и таким образом восполнится большой недобор в колчаковскую армию.

Предстояло сорвать эту облаву. Разведчики, проникнув под видом крестьян на ярмарку, должны были выждать, когда колчаковцы начнут облаву, и поднять на площади переполох. А партизаны мелкими отрядами одновременно атакуют заставы карателей на околицах села. Поскольку у этих застав будет приказ беспрепятственно пропускать мужиков в село, но не выпускать обратно, а на них устремятся с одной стороны мужики, а с другой партизаны, то заставам не устоять. Если к тому же у белых восстанет часть солдат, откроется полная возможность захватить село. Поднять солдат на восстание обещал партизан, засланный к колчаковцам еще Иваном.

Путилин сказал, что этот товарищ узнает Марию на ярмарке по бочонку с медом. На бочонке будут набиты два свежих, неошкуренных обруча: один — черемуховый, другой — рябиновый. Мед повезет пасечник, которого знает весь колчаковский гарнизон: он не раз поставлял в волостное село свою знаменитую медовуху, ароматную, как сотовый мед, и крепкую, как самогон. Беляки считают его преданным. Мария должна ехать с пасечником под видом его жены.

В общем, в село пропустят. А на ярмарке к телеге пасечника подойдет тот товарищ, который скрывается под обликом колчаковца, спросит удивленно: «Чего это обручи не ошкурены? Или бочка на пути расползаться вздумала, наскоро схватили?» Мария должна ответить: «Теперь, голубок, все расползается — не одни бочки». «Ну-ну, ты язык-то прикуси, баба!» — оборвет ее товарищ.

После чего отойдет к солдатам, которых подговорил на восстание. И как только колчаковцы задержат первого мужика, чтоб отправить на сборню, Мария выстрелит в ближнего колчаковца, крикнет: «Эй, мужики! Бабы, что ли, станут вас от насильников оборонять? Бейте гадов, не давайтесь им в лапы!»

По этому сигналу разведчики откроют по карателям огонь. Солдаты во главе с тем товарищем — тоже. И, заслышав стрельбу, сразу ударят со всех четырех сторон партизаны.

Обдумано было все основательно. И, вполне возможно, все пошло бы по плану, если бы не Мария…

На ярмарку пасечник с Марией прибыли вполне благополучно. Остановились с медом, как и намечалось, рядом с другими возами, но так, чтоб при случае немедля подхлестнуть коня и ускакать в ближний переулок.

Не успел пасечник открыть бочонок, не успел подойти тот товарищ и завязать условленный разговор, как Мария услышала собственное имя. Вблизи выцыганивала табак группа солдат. Полный мешок табаку-самосаду привез маленький, юркий мужичонка с дородной своей бабой. И солдаты зубоскалили:

— А твою бонбу-бабу не Марьей, случаем, кличут? Чего-то ты трясешься, прямо с однова оглядываешься. Будто она тебе голову могет открутить…

— Ну, эта Марья другой породы. Та единым взглядом могет убить, а у этой глаз коровий…

— И корова пырнет рогом — кишки выпустит, — огрызнулась баба.

— От коровы увернуться не хитро, а вот от Страшной Марьи…