Страшная Мария

Когда женщины появились в партизанском лагере, мужики встретили их с ликованием, с шутками:

— Вот это партизанские жинки! Если все наши бабы явятся с такой добычей, у беляков ни винтовок, ни коней не останется.

Потаповну определили ухаживать за ранеными, а Марию в боевую разведку. Сама напросилась. Предлагали ей тоже остаться при раненых. Да разве могла Мария после всего, что с ней произошло, не взяться за оружие, не искать встречи с мучителями.

24

К середине лета крестьянские восстания с новой силой заполыхали по всему Алтаю. В Присалаирье тоже восставало одно село за другим. Мелкие партизанские отряды объединялись. Партизаны все смелее нападали на колчаковцев. Но и силы карателей возросли. «Верховный правитель» решил во что бы то ни стало подавить народное движение в своем тылу. Для расправы над непокорными он бросил новые части.

Только никакие расправы не помогали. Захватят каратели одно село — рядом поднимается другое. А разделить свои силы, чтобы удержать под контролем все села и деревни, белые никак не могли: мелкие отряды партизанам легче было бы разбивать.

К тому времени, когда Мария пришла в отряд Ивана, партизаны уже выбрали своим командиром коммунара. Это было естественно: большевика-матроса сменил большевик-рабочий. И оба они держались одной линии: решительно крепили дисциплину, добивались, чтобы партизаны были сознательными бойцами подлинно революционного отряда. И если отряд коммунара занимал село, там устанавливался порядок, местные жители не боялись грабежей и насилий. За мародерство и насилия в отряде Путилина судили беспощадно.

Кроме того, Путилин, получивший закалку в питерских марксистских кружках, хорошо сознавал великую силу не только дисциплины, но и партийного слова. На митингах и сходках он подробно объяснял крестьянам, что такое Советская власть, чьи она интересы отстаивает. Он говорил, что их отряд — это частица Красной Армии, громящей колчаковцев. Рядовые партизаны тоже несли слово правды в те дома, где останавливались на постой. В результате отряд не только не распался после гибели Ивана, но вырос, окреп, накопил боевого опыта.

— Зря, выходит, я тогда тревожился в пещере, как бы не переманил к себе мужиков Коська Кривопятый, — удовлетворенно сказал Путилин Марии, приветствуя ее появление в отряде. — Иван твой крепко спаял боевых друзей. Давай и ты помогай нам.

— Да уж как могу, — ответила Мария, и в ее голосе, в этих словах послышалась Путилину не просто решительность, а что-то заносчивое, необузданное, и он подумал: «Не наломала бы дров…»

Наломала. В первом же бою.

Отряд выбил беляков из Сарбинки. Горький то был для Марии день. Родное село освободили слишком поздно для нее. Не вышла встретить партизанку ни одна близкая живая душа. И от родного гнезда не осталось даже пепелища. Да еще в тот же день…

Когда бой кончился и последние каратели, засевшие на подворье лавочника, подняли руки, Мария вдруг увидела, что один рослый солдат саженьими прыжками удирает по переулку к реке. По тому самому переулку, по которому последний раз приходил домой Иван, позвякивая боталом. В сердце Марии кольнуло: удирал верзила, палач, выворачивавший Ивану руки!

Мария вскинула винтовку, нажала крючок. Выстрела не последовало. Отдернула затвор — магазин пуст, все патроны израсходованы во время боя. Тогда она что есть силы огрела коня плетью, выхватила шашку и поскакала вдогонку за верзилой.

Шашкой Мария владеть по-настоящему не обучилась, носила ее только потому, что все разведчики ездили при шашках.

Нагнав палача, Мария рубанула его по голове. Но удар был неумелым, верзила пошатнулся и высоко вскинул руки. Не то от панического ужаса перед Марией, не то от удара у палача отшибло разум. Иначе при своем росте и силе он мог бы выдернуть Марию из седла, вскочить на ее коня и умчаться. А он, выпучив безумные глаза, задрал руки так, что они поднимались выше Марии, хотя она сидела в седле. И Мария, вертясь вокруг верзилы на коне, принялась рубить его по этим рукам, по спине. Палач обливался кровью, вопил, однако ранения были не смертельными и даже с ног его никак не удавалось повалить.

В эту минуту подскакал Путилин. Оп прикончил карателя из нагана. Едва Мария опомнилась. Пришла немного в себя, сказал сердито:

— Ты что, ослепла? Он же давно поднял руки!

— Да разве можно щадить таких зверей? Ведь этот палач Ивана пытал!

— Щадить нельзя, — нахмурился Путилин: — Но и последнего гада незачем рубить, как капусту сечкой. Зло карать надо, только нельзя самим превращаться в злодеев.

— Но ты же сам его застрелил!

— Если бы ты палача сразу прикончила, я бы молодцом тебя назвал. И сдался бы он — все равно расстреляли. Кровожадничать большевикам не положено — вот в чем суть.

Признайся бы Мария, что она «крошила» верзилу от неумения владеть шашкой, Путилин наверняка бы сразу отмяк. Но из какого-то непонятного упрямства она гневно возразила:

— Со злодеями по-злодейски и расправляться надо.

— Ну, нет! Сурово, беспощадно, но не по-злодейски, — твердо отрезал Путилин. — Мы красные партизаны, а не бандиты. Война идет не ради смерти, а ради будущей светлой жизни…

— Это тебе и другим, может, светло будет. А у меня весь свет беляки отняли, — с болью сказала Мария.

Петр Самсонович пристально поглядел на нее. Он вполне понимал состояние Марии и сочувствовал ее неизбывному горю, но не мог допустить бесчинств в отряде. Поэтому, помолчав, спросил напряженно:

— Ты что, из-за одной личной мести стала партизанкой?

— Да, из мести!

— Так сколько же ты собираешься сделать еще таких отбивных котлет? — кивнул он на обезображенный труп. — Не отводи глаза, отвечай!

Взгляд Марии действительно убегал прочь. Она не могла смотреть ни на залитый кровью труп палача, ни на Путилина. Даже почувствовала неприязнь к коммунару. Ненависть была для нее святым и неоспоримым правом. И вдруг осуждение. И кто осуждает? Человек, спасая которого, погиб ее Иван, да и сама она чудом уцелела.

— Молчишь? Тогда я скажу: хватит! — резко произнес Путилин. — В нашем отряде такого больше не будет! И если бы это был не палач, казнивший Ивана, то даже этого я бы тебе не простил.

Путилин нервно хлестнул коня, поскакал к дому лавочника, где толпились партизаны. А Мария умчалась в другую сторону, к реке.

Долго сидела на берегу, в том месте, где Иван умчал ее на лотке по топкому льду от ненавистного Семки Борщова. Думала, почему же Путилин, питерский рабочий, коммунист, участник революции, так накинулся на нее? Ну, убила бы она верзилу с одного маху, это не было бы злодейством. Но разве искупил бы палач тогда свою вину? По той же мере? Он выкручивал Ивану руки. А сам? Не испытал и десятой доли Ивановых мук… Ух, если… Мария вспомнила пучеглазого, который, повредил ей глаз вилкой. По телу Марии пробежала дрожь. Нет, она не в силах даже мысленно представить себе, как могла бы спокойно, с угодливой оглядкой на коммунара, смотреть на этого пучеглазого гада. Путилин требует: не забывайся! Да разве может она молиться на палачей?

Мария вернулась в деревню расстроенная, подавленная.

Возле бывшего сельсовета теснилась толпа. На ступеньках крыльца стоял Путилин, смущенно разводил руками, пытался, видимо, растолковать людям что-то труднообъяснимое.

— Да вот она и сама! — закричали в толпе. — Пусть сама скажет, правда это или нет!

— Ну, что она может сказать? Суеверие это махровое, темнотой рожденное.

— Ладно, ладно, все едино, пущай сама высветит эту темноту.

Ничего не понимая, Мария слезла с седла. Народ, в основном не партизаны, а односельчане, расступился. И она увидела у крыльца старовера Куприянова с внуком Илюхой, тем самым, который был с унтером на заимке и сбежал в лес, когда она кинулась за ним с сечкой.

Оба стояли на коленях. Внук кланялся молча, а старик на саднящей ноте тянул:

— Стало быть, прикажи Марье расколдовать Илюху. Как она его речи лишила, так она и могет тот глас возвернуть. Знамо, она станет отнекиваться, так не верь, господин-товарищ хороший… На себе спытал, она все могет, даже свиньей обернуться, вот те крест! Прикажи, тебя она послухает, дорогой начальник-командир. Не век же парню калекой жить.