Страница 44 из 44
Тут подъехал Голубцов.
— Вот, можешь похоронить Семена по-людски, — кивнула Мария.
Матвей, глянув на распростертое тело сына, на развороченный его живот, весь затрясся, сжался, будто вдруг голышом оказался на морозе. Потом обрушился на Марию:
— Убила, стерва!.. Последнего сына убила!..
На крик выскочила из землянки Катерина, но тут же замерла столбом. Смотрела на телегу остановившимися глазами, однако не заголосила, как заведено у деревенских баб, даже слезинки не выронила. Видно, вышел у нее большой разлад с мужем, не жалела она его, а было просто тяжко, что такая злая пристигла его неожиданно смерть. Ведь ушел он с хутора нынче поутру.
— Прицепилась, ведьма, к нашим душам! И Лешку со Степкой сгубила, и до Семки добралась! — вопил Матвеи.
— Не бреши, старый хрыч! Лешка был у тебя почестнее других сыновей, мне его убивать было не за что. На тот свет отправился он по воле кровного братца, Степки. А Степку потом такие же, как он сам, бандиты угробили. Хотя не таюсь, я бы тоже не помиловала…
— Ведьма проклятущая! Неведомо было, кого на загорбке волок в свой дом, а то бы придушил тогда — святое дело сотворил! — брызгая слюной сквозь выщербленные зубы, исходил бессильной злобой старик.
— А кто бы за паралитичкой твоей стал прислуживать? Кто бы свиней пас? — поддела Мария.
— Гадюка, укараулила, убила последнего сына!..
— Не Марья, батя, меня убила, — совершенно неожиданно и четко сказал Семен, приподнимая голову, словно намереваясь встать. — Марья-то по-людски…
Голова Семки со стуком, словно деревянная, упала на доски телеги. Видимо, это было то секундное облегчение, которое появляется перед смертью даже в самом обессиленном теле.
Матвей подсунул под голову сына ладони-лопаты, принялся уговаривать мертвого:
— Молви еще словечко, сынок… Бог милостив…
Мария подошла к Катерине, спросила:
— Где Анютка-то?
Катерина молча отступила в сторону от дверей — за спиной матери на пороге землянухи стояли двое ее сыновей, черноглазые чумазые, неухоженные бутузы лет двух и четырех. Из-за мальчишек выглядывала такая же неухоженная светловолосенькая, сероглазая девчушка. Ножонки у нее были колесиком, и держалась она на них неуверенно, в поддержку цепляясь за рубашонку старшего мальчишки.
— Анютка! — Мария шагнула к девочке, подхватила ее на руки, поцеловала по-матерински нежно.
Дети обычно нехотя идут на руки к незнакомым, часто разражаются в таких случаях оглушительным ревом. А тут, привыкла ли Анютка в дальних странствиях к чужим людям, или сердечком своим почувствовала искреннюю ласку, но только она, к радости Марии, заулыбалась широко и ясно, показывая остренькие сахарные зубки.
— Заберешь? — спросила Катерина угрюмо.
Мария кивнула утвердительно.
— Обвыклась я уж с ней, жалко, — вздохнула Катерина. — Ну, да у тебя никого. И слово было дадено…
— Спасибо, Катерина, — растроганно сказала Мария.
Вместе с Анюткой она вышла за ворота. Через пять шагов оглянулась, добавила мягко, почти просяще:
— Сыновей-то не держи в потемках, на солнышке пусть растут.
От хутора до Сарбинки Мария шла той же самой тропкой-прямушкой, по которой много лет назад нес ее на спине Матвей Борщов. И было в душе такое чувство, что на руках вовсе не Анютка, а она сама возвращается в родную деревню, только не в няньки и свинопаски, а начинать жизнь новую…
На горке перед Сарбинкой, с которой открывался широкий вид на всю деревню, на реку за ней, на луга, леса и пашни, уходящие в дальнюю даль, Мария опустила Анютку на землю.
— Шагай, Анютка, смело! Учись держаться на ногах крепко!
Село Тогул — г. Барнаул
1968–1970 гг.
notes
Примечания
1
Цыганское — Вожжи