Страница 22 из 44
— Заткнись, болван!
— Так точно, господин поручик. Но как вы просили все обсказать…
— Уматывай, пока цел!
Милиционер мигом исчез в сенках.
Борщов наблюдал за этой сценой со странной обеспокоенностью, словно боялся, что милиционер трепанет вовсе недопустимое. И, когда тот скрылся, вздохнул облегченно. Потом кивнул на Ивана.
— Эту большевистскую каналью не уломаешь, я его знаю. Вздернуть на воротах — и делу конец.
— Э-э, нет! Все равно заговорит. Мы ему такое пекло устроим, что потом в ад поволокут, так и тот раем покажется. — Поручик снова уселся на табуретку, рукой прижал судорожно прыгающую ногу.
При слове «пекло» вымуштрованный пучеглазый швырнул вилку на лавку, пулей вылетел в дверь. Вскоре он вернулся, таща охапку сухих тычин.
Рядом с русской печью стоял камелек, соединенный с ней трубой. Такие камельки в Сарбинке клали из камня-плитняка в избах на зиму. Топили только в стужу, когда русская печь не могла обогреть. По весне камельки обычно убирали. Но нынче у Марии руки не дошли.
Пучеглазый натолкал в камелек сушняка, тот загорелся с треском, как порох. Плита живо нагрелась. Когда солдат плюнул на нее, слюна закипела и вспенилась.
— Понятно, что сие значит? — спросил офицер.
— Это значит — беляки похуже зверей, — жестко сказал Иван.
— Так-с… — едва сдерживая бешенство, прошипел поручик. — Тогда пеняй на себя. Я не садист, охотно бы отказался от всякой пытки, но ты сам вынуждаешь…
Верзила с пучеглазым навалились на Ивана. Вдруг снова вмешался Красавчик. Казалось, он должен был злорадствовать, вместе с поручиком изощряться в пытках. Однако Семка явно не хотел этого.
— Зря! — сказал он. — Не валандаться надо, а шлепнуть или вздернуть поскорей.
— Странно, весьма странно аттестует себя начальник милиции, проявляя снисхождение к большевику, — поручик подозрительно уставился на Борщова.
Тот поежился под его взглядом, однако нашелся:
— Странного тут мало. Комиссар-то, похоже, в самом деле очухался, ускакал к своим. Батя мой приметил, как верховой выскочил из березняка и взял наметом к Кедровке. Пока мы тут возимся, он может привести отряд.
Иван и Мария знали, что никакого комиссара в отряде не было. Уцелевший в стычке возле мельницы милиционер перепутал: услышал, как Иван назвал своего товарища коммунаром, и брякнул карателям, что видел раненого комиссара.
Но у Ивана и Марии появилась надежда. Вдруг действительно придет избавление? Ванюха-то Совриков не пойман…
От поручика не ускользнуло, как воспрянули Иван с Марией.
— Благодарю за сообщение, — иронически поклонился он Борщову. — Но прошу не волноваться: партизаны врасплох нас не захватят. Вокруг села стоят дозоры… Эй вы, живо! — накинулся он на верзилу с пучеглазым. Те потащили Ивана к плите.
Мария не выдержала, вскрикнула дико. И тогда зашлась в страшном, совсем не детском вопле Танюшка. Она давно уже плакала у себя в зыбке, но никто не замечал ее слез, не слышал ее всхлипываний, хотя Мария механически качала зыбку.
Истошный рев ребенка окончательно вывел поручика из равновесия, он тоже завопил, как помешанный:
— Вышвырните гадючку вон!
Требование было настолько чудовищным, что даже верзила с пучеглазым не решались исполнить его. Тогда поручик в бешенстве рванулся к зыбке, схватил ребенка и вышвырнул в дверь. Танюшка ударилась головой о косяк, коротко вскрикнула и умолкла.
В доме воцарилась кошмарная тишина. Потом безумно закричала Мария, с яростью и стремительностью росомахи бросилась на убийцу.
Красавчик успел заломить ей руки. Но такой ненавистью к палачу пылали глаза матери, что поручик не снес этого прожигающего насквозь взгляда. Он схватил с лавки вилку, ткнул в глаз Марии.
Наверное, он ткнул бы и во второй, вообще вырвал бы ей глаза. Но тут, воспользовавшись замешательством верзилы и пучеглазого, Иван вырвался из их лап. И хотя руки у него были связаны и покалечены, так ударил поручика сапогом в пах, что тот улетел к порогу, грохнулся возле закутка за печью.
Правда, он сразу же вскочил, но лишь на мгновение. В закутке поднялся с пола старый солдат, очевидно, он пришел в себя в ту минуту, когда закричала Танюша. Смерть любимой внучки на какой-то миг снова оглушила старика, он не видел, как каратель изуродовал Марию, и окончательно пришел в себя как раз тогда, когда Иван сбил офицера с ног.
Отец схватил с полочки за печью, где всегда у него лежали плотничьи и сапожные инструменты, стамеску. Едва поручик успел вскочить с полу, как он из последних стариковских сил, но с былой солдатской сноровкой, будто штыком, снизу вверх ударил его под левую лопатку этой стамеской. Каратель рухнул замертво.
Красавчик выхватил из кобуры наган, в упор выстрелил в старика. Падая, дед всхлипнул:
— Внучка-то… Дите-то…
Мария, полуслепая, захлебываясь кровью, рванулась к дочке, подхватила ее. Вместо упругого живого тельца руки ощутили нечто совсем расслабленное.
Пришло беспамятство.
Очнулась Мария на лавке возле печки оттого, что кто-то плеснул ей на лицо холодной воды. В избе не было уже ни Ивана, ни верзилы с пучеглазым. Перед Марией стоял Семка Борщов. Склонившись, он тихо спросил ее:
— А пулемет ты не знаешь где?
Мария невольно вздрогнула.
— Ничего я не знаю. Отстань, гад, — с трудом, еле ворочая языком, сказала она.
— Ну, ну, не хрипи! — прищурился Красавчик. — Я давно понял: знаешь, да мне не надо было, чтоб ты поручику об этом сказала. Теперь вместо поручика отряд принимаю я. И придется еще с тобой потолковать мне.
Мария хотела размахнуться, что есть мочи ударить по самодовольной харе Красавчика, но руки оказались связанными. И даже плюнуть она не смогла, во рту пересохло.
— Не дергайся, не дергайся. Я для того тебе руки и связал, чтобы не буйствовала. Поручик не предусмотрел, так поплатился, а я вашу семейку знаю, — продолжал Борщов, ухмыляясь.
Мария прохрипела что-то нечленораздельное.
— Ладно, не рычи. Связанная не то что баба — волчица не страшна. Мне теперь не к спеху, очухаешься — еще потолкуем.
Красавчик вышел в сенки, позвал солдат. В избу ввалились трое карателей, подхватили Марию, вывели во двор, посреди которого остановился Семка.
— Можешь проститься со своим разлюбезным. И со старым хрычом тоже. — Он кивнул на ворота.
На перекладине висели Иван с отцом. Матрос еще конвульсивно дергался, старик был неподвижен.
19
По приказу Красавчика Марию уволокли в баню, а в предбаннике поместили часового.
Очнулась Мария от гулкого треска и стука, доносившегося с подворья. Баня у Федотовых была в самом конце огорода, на обрывистом берегу оврага, на отшибе от избы и всех надворных построек, но треск и стуки раздавались слишком громко, чтобы не долететь сюда.
Хотя один глаз сильно затек и его так ломило, что и другим от боли трудно было смотреть, все же Мария, дотянувшись до окошечка, увидела: каратели, вооружившись топорами и ломами, отдирали, сбрасывали вниз крышу дома. Потом принялись рушить стропила, выворачивать потолочины и раскатывать бревна стен. Другая группа разрушителей сносила амбар, третья разваливала хлев.
Бревна и тесины стаскивали на середину огорода. Там уже пылал огромный костер. Жгли, пускали дымом все, что было из домашней утвари и одежды у Федотовых. Семка Борщов изводил под корень ненавистную усадьбу. Проще, конечно, было бы подпалить дом и все надворные постройки на месте. Но тогда огонь мог перекинуться на соседние подворья, не пощадил бы и богатеев.
Мария зарыдала, упала на лавку, забилась, как в судорогах. От сознания, что нет у нее больше ни Ивана, ни милой Танюшки, ни свекра, ни дома с подворьем, нет ничего на свете, охватило ее такое безысходное горе, что было жалко только, одного: зачем сама она жива? Сожгли бы на костре — и то легче, чем терзаться такой мукой!
Но дом и подворье рушили и жгли долго. И чем дольше смотрела Мария на полыхающий костер, тем больше тупая эта, злобная жестокость врага возвращала ей силы. Отчаяние сменялось жаждой мести. Мария вскочила, толкнула дверь — она не шевельнулась. Но из-за двери послышался голос: