Грех бессмертия

В которой теперь запутались его жена и ребенок.

Он еще несколько секунд вглядывался в темноту и прислушивался к их крикам слева и справа, приближающимся к той точке, где он стоял, совершенно беззащитный. И тогда он принял решение: повернулся и побежал обратно к деревне. Он держался ближе к деревьям, избегая белых прорезей лунного света, и через некоторое время снова прокрался в дренажную канаву за своим домом. В полумиле от него раздался еще один военный клич. Этот звук приближался, молотом отдаваясь у него в барабанных перепонках. Он прополз по канаве на животе до забора и посмотрел внимательно на заднюю часть своего дома. Там полностью властвовали ночь и растворенное в ней абсолютное Зло. Лунный свет искрился на острых краях разбитого стекла. Ему послышался треск ветки за спиной, и он резко обернулся, готовый отпрыгнуть в сторону. Но там ничего не было. Он продолжал лежать, соблюдая полную тишину, словно тень среди тысячи прочих теней. Его мозг пылал; конечно, они ждут его там, зная, что он может вернуться домой, когда поймет, что всадницы отрезали ему путь к бегству. Он попытается вооружиться или воспользоваться телефоном, чтобы позвать на помощь. Его глаза, сузившиеся до тоненьких щелочек, скользнули влево.

Дом Демарджонов окутывала тьма, но он смог различить дверь, ведущую в подвал: четыре стеклянные панели, точно такие же, как в подвале его дома. Сзади него по лесу прокатился еще один военный клич. Близко. Очень близко. Он больше не мог оставаться на улице. Догадаются, что он забрался в дом Демарджонов? Что он попытается укрыться там до тех пор, пока дневной свет не очистит эти улицы?

Он дополз до забора, собрался с силами и перелез через него. Во дворе он прислушался, там было тихо. Перебегая от тени к тени, низко пригибаясь к земле, он прокрался через сад и огород миссис Демарджон, теперь полностью высохший от жары. Добравшись до двери в подвал, Эван ударил кулаком по нижней стеклянной панели, она надломилась и треснула. Он выломал куски стекла, бросил их на траву и нащупал ручку двери. Надавил на кнопку, отпирающую дверь, повернул ручку и вошел внутрь.

Заперев за собой дверь, Эван, тяжело дыша, сполз на пол у одной из стен подвала. Он долго прислушивался, но не слышал ничего, кроме редких выкриков воительниц в лесу; постепенно эти крики смолкли, как полузабытое эхо. По размерам полуподвал был почти такой же, как и в его доме, деревянная лестница вела наверх, к закрытой двери. Груды ящиков содержали всякий мусор: старую одежду, пропахшие плесенью и сыростью журналы, сломанную лампу, разбитые цветочные горшки. В углу валялся стул без одной ножки, и рядом с ним стояла жаровня на роликах и пара канистр со спиртом для розжига угля. Около двери из стойки выглядывали всевозможные садовые инструменты: приспособление для уничтожения сорняков, ручная лопатка, скатанный зеленый шланг. В углу рядом с Эваном стоял мешок с удобрениями.

Ему ничего не оставалось делать, кроме как дожидаться рассвета, до которого все еще оставались долгие часы. Он закрыл лицо руками и постарался уснуть, но каждые несколько минут ему казалось, что фигура из кошмара проскользнула в подвал и медленно крадется по полу к нему, и он открывал глаза с криком, готовым вот-вот слететь с его губ.

Когда он все же уснул, ему приснился сон: огромное красно-оранжевое пламя заполнило небо почерневшим тлеющим пеплом и обгорелыми кусками древесины. Потом он увидел маленькие язычки пламени посреди руин, черные обуглившиеся дома, кирпичи, обваливавшиеся со стен по мере того, как пятно багрового дыма наползало на горизонт. Ему привиделось призрачное место, где медленными ленивыми спиралями скручивался пепел, и ни трава, ни цветы не росли среди растрескавшихся обугленных руин и почерневших полей.

Даже во сне Эван понял, что такая судьба ждет Спэнглер или Марстеллер, или Сан-Бенедикт, или любой из дюжины маленьких городков, окружающих Вифаниин Грех, когда всадницы начнут разъезжать в полную силу. Когда амазонки научат своих дочерей обращаться с огненным топором ярости и мести, а эти дочери научат своих собственных дочерей, и злоба, жестокость и кровожадность будут передаваться по наследству из поколения в поколение. Их страсть к насилию обратится против целых общин. Они будут наносить свои удары по ночам, быстро и без предупреждения, и эта местность станет местностью призрачных городов, где собаки воют в темноте и пронзительный крик орла разносится среди руин. Рассказы об этом ужасе, передаваемые шепотом, превратят эти места в покинутую, населенную призраками зону, но в Пенсильвании еще найдутся люди, которые по неосторожности проедут по 219 шоссе, пролегающему около деревни Вифаниин Грех. И для этих людей пути назад уже не будет.

Сон исчез.

Жаркий белый солнечный свет коснулся лица Эвана. Он проснулся так же, как просыпался во время войны — настороженный, с ясным сознанием, уже вырабатывающим шаги, которые необходимо предпринять, чтобы остаться в живых. Он перебрался из полосы света в тень, где ему необходимо было спрятаться. Птицы пели на деревьях, и Эван услышал вдалеке автомобильный сигнал, вероятно в районе Круга. Через дверь с четырьмя панелями — нет, теперь уже с тремя — он поискал глазами солнце. Вероятно, время приближалось к восьми часам. Что-то сверкнуло серебряной искоркой в темно-синем небе: самолет, летящий в аэропорт в Джонстауне. Он подумал, что же эти твари думали о самолетах, небоскребах, автомобилях и океанских лайнерах, о телевидении и электрических консервных ножах, о газонокосилках и о тысячах других предметов, которые он воспринимал как само собой разумеющееся. Что эти твари понимают о современном мире и как они могли привыкнуть к нему? Но Эвану казалось, что обладая телом, они также должны обладать памятью, интеллектом и быть личностями в некоторой степени; он видел, как женщина, сидящая перед ним в кабинете, скользила между двумя мирами — от Катрин Драго к той силе, что обосновалась внутри нее, и обратно. Возможно, сущность амазонки пряталась глубоко за личностью Драго, пока не наступала необходимость вынырнуть из нее в полную силу своего буйства и дикости. То же самое происходило и с остальными. Даже язык, на котором они изъяснялись, колебался между двумя мирами: голос, говорящий по-английски, и этот гортанный леденящий рык.

И в этот момент он подумал о Кэй, лежащей в клинике, пока амазонка по имени Оливиадра медленно завоевывала ее душу. Он провел руками по лицу. Когда превращение закончится, останется ли в Кэй хотя бы частица той женщины, которую он знал и все еще любил, или же Оливиадра полностью загасит в ней искру жизни? Мне необходимо пойти к ней! — завопил его внутренний голос. Мне необходимо пойти и забрать ее оттуда! Нет. Еще нет. Они убьют тебя до того, как ты сможешь выбраться с Мак-Клейн-террас. Но тогда как? Как, Господи, я собираюсь освободить свою жену? И что случилось с Лори? Он был уверен, что они не повредили ей, но мысль о том, что они предпримут, вызвала у него озноб.

Он вдруг вскочил, услышав наверху телефонный звонок. Через какое-то время раздался приглушенный дверями голос.

Эван тихо встал и двинулся к лестнице. Затем остановился, осознав, что ему потребуется какое-нибудь оружие; он дотянулся до стойки с сельскохозяйственными инструментами, взял лопатку, осторожно поднялся по лестнице и приложил ухо к двери.

— …я ничего не слышала ни от кого из них, — не-миссис Демарджон говорила обычным голосом миссис Демарджон, и Эван представил ее в халате и тапочках; сущность амазонки теперь затаилась внутри нее, выжидая. Последовала длинная пауза. — Да, это верно. — Еще одна пауза. — Он не мог уйти очень далеко от деревни. Мы это знаем. Они обыскивали лес между его домом и шоссе всю ночь. Если он там, они найдут его. — Пауза. Она прокашлялась. Эван начал было приоткрывать дверь, но остановился. — Нет. Сивилла говорит, что опасность нам не грозит; я оставалась с ней до раннего утра, ожидая доклада. Он не добрался до шоссе.

— Подойди сюда и открой дверь, сука, — бормотал Эван. — Подойди сюда.