Грех бессмертия

Женщина послушала в трубке и ответила:

— Нет. — Снова послушала и снова сказала: — Нет, — громко и выразительно. Затем добавила более утешительным голосом: — Мы подождем и посмотрим. Он не представляет для нас проблемы. А пока мы проведем Обряд Огня и Железа. Сегодня ночью — Оливиадра становится беспокойной.

В горле Эвана все сжалось. Что она имела в виду, говоря об обряде? И Оливиадре? Он наклонился вперед и плотно прижал ухо к двери. Дерево издало тихий треск, и Эван вздрогнул.

— …встретила молодую пару вчера в Вэстбери-Молл, — говорила женщина. — Даниэлы. Он исполнительный страховой агент у Хартфорда в Бэрнсборо; она — домохозяйка, на пятом месяце беременности. Очень приятные люди. Бремуза считает, что они благополучно впишутся в деревенскую общину, на следующей неделе она собирается показать им тот пустой дом на Диэр-Кросс-Лэйн. — Последовала небольшая пауза. — Да. Да, хорошо. Потом. Сейчас мне надо идти. До свидания. — Она положила трубку и вышла.

Эван постоял еще несколько секунд плотно прижавшись к двери. Вифаниин Грех собирался заманить и поглотить пару по фамилии Даниэл; у Бремузы миссис Джайлз были кое-какие планы на их счет.

О, да; точно так же, как она имела планы по отношению к Кэй и Эвану. Она покажет красивый домик на красивой улице в красивой деревне, предложит его по невероятно низкой цене и затем…

Дверь открылась так быстро, что у Эвана не осталось даже времени отреагировать на это, и перед ним оказалась женщина в ярком канареечно-желтом халате и с сонным лицом. Ее глаза были темны и бессмысленны, но за долю секунды энергия вновь хлынула в них потоком яростная дикая синева необузданной силы амазонки. В следующее мгновение с пламенеющей ненавистью и гортанным рыком чистой ярости женщина подняла топор, который был у нее в руках, и со свистом запустила его в плечо Эвану.

Но он, пригнувшись, увернулся от удара и набросился на нее со всей силой; топор врезался в перила в верхней части лестницы и разрубил их. Они сцепились друг с другом, упали на пол, и, катаясь по полу, перевернули стол и лампу с телефоном. Она подобрала топор, но он перехватил ее запястье, предупредив следующий удар. Изогнувшись и рыча как животное, она вцепилась в его руку с лопаткой и начала сдавливать ее. Закричав от дикой боли в руке, он выронил лопатку. Они катались туда и обратно, ударяясь о стену. Она плюнула ему в лицо и постаралась рывком высвободить свою руку, но он крепко держал ее, борясь за свою жизнь. Тогда она снова изогнулась и, выставив вперед ногу в шлепанце, лягнула и сбросила с себя Эвана. Пролетев половину гостиной, он упал, стукнувшись о стул, потом снова обрел устойчивость и подобрал лопатку как раз в тот момент, когда она прыгнула на него с топором, целясь ему в голову.

Откинув голову назад, он увидел отражение своего лица на лезвии топора и решил, что лезвие срезало волосы, нависавшие у него надо лбом. Он стиснул зубы, чувствуя внутри мучительную ярость и разгоравшееся с каждой секундой инстинктивное желание убить. Эван сделал выпад вверх своей лопаткой, но женщина оказалась быстрее; она снова ухватилась за его запястье и вывернула его руку в сторону. От пронзительной боли пальцы непроизвольно разжались, и он снова выронил лопатку. Женщина-тварь нанесла ему удар тыльной стороной руки, который угодил в челюсть и почти сломал ему шею. Эван пошатнулся. Она ринулась вперед, вцепилась в его плечо острыми как когти ногтями и оторвала половину его рубашки, открыв грудь, покрытую неровными шрамами. Он упал навзничь. Голова гудела от удара. Тварь, которая была раньше Джанет Демарджон, наклонилась над ним, занося топор для смертельного удара. Посмотрев ей в лицо, он увидел в ее глазах жажду крови. Шрамы, крест-накрест пересекавшие его грудь, привлекли особое внимание твари, так же, как в ту ночь, в прихожей его дома. Наверное тогда эти шрамы напомнили таившемуся в ней существу о кровопролитной битве, и поэтому она быстро ушла, подавив желание напасть на него. Тень от поднимавшегося топора упала на его лицо, а он чувствовал себя слишком слабым и разбитым, чтобы шевельнуться.

Но в этот критический момент инстинктивное умение убивать заставило его зубы ощериться в рычании и рывком правой руки схватить лопатку, лежавшую всего лишь нескольких футах. Когда топор достиг сверкающей точки своего зенита и застыл в ней на долю секунды, Эван уперся каблуками в ковер и бросился на нее. Со всей силой, на какую были способны мышцы, он метнул садовую лопатку в нависший над ним силуэт. Желтая канареечная ткань остановила его руку.

Женщина откинула голову назад и завопила от боли и гнева. Канареечно-желтая ткань покраснела.

Она попыталась отшатнуться назад, чтобы все-таки нанести свой удар, но Эван опередил ее, ударив свободной рукой по лодыжкам, и она упала, все еще сжимая топор в белых восковых руках. Он сразу же отвел назад лопатку и, продолжая рычать, нанес новый удар. Она кричала, боролась, пыталась расцарапать ему лицо, но промахнулась; Эван навалился всем весом на свое импровизированное оружие и почувствовал, что оно вонзилось в нее еще глубже. Тело под ним бешено билось, и топор просвистел мимо его левого плеча. Другой рукой она ухватилась за его щеку, оставив в коже глубокие царапины. Он отшатнулся и ударил ее еще раз, затем снова и снова.

Пока наконец не осознал, что она мертва.

Он отступил назад, упираясь в пол липкими от крови руками. Лопатка по самую рукоятку погрузилась в ее тело, под которым собралась лужа крови. Эван отполз прочь, больной и потрясенный, в углу гостиной его вырвало. В течение долгого времени он лежал на спине, неспособный шевельнуться; тонкие красные ручейки струились по его щеке из трех глубоких царапин. Он понял, что женщина, должно быть, услышала, как заскрипела дверь, и почувствовала что-то: запах его пота или страха. Снова взглянув на труп, он увидел, что ее глаза темны и безжизненны; лицо, усохшее и сморщенное, было похоже на череп и утратило свою ужасную силу. Но он все еще опасался повернуться к ней спиной. Он уставился на свои окровавленные руки, пальцы дрожали и подергивались. Шатаясь, он дотащился до ванной комнаты и увидел в зеркальце аптечки лицо, которое потрясло его: глаза ввалились, на бледной коже чернели синяки — один на челюсти, другой — на правой щеке — и краснели окровавленные царапины. На обоих плечах и поперек груди виднелись кровавые рубцы. Рубашка была разорвана в клочья. Он вымыл лицо холодной водой, его снова едва не вырвало при этом, и потом осмотрел остальную часть дома Демарджонов.

Маленькие, уютные комнаты казались сошедшими прямо со страниц каталога мебели. В самой задней части дома он обнаружил обезглавленное тело Гарриса Демарджона, все еще сидящее в своем кресле на колесиках. В его комнате не было окон и мебели, только кровать с темно-коричневым покрывалом.

Эван быстро закрыл дверь.

В гостиной он сел на диван и понял, что с любопытством смотрит на труп женщины. Итак, они умирают вместе со своим телом. Но умирают ли? Он не мог быть в этом уверен. Но он твердо знал одну вещь: чтобы держать топор, необходима материально существующая рука, а рука этой женщины никогда не сможет подняться. Он встал с дивана, наклонился к телу и расстегнул халат.

Левая грудь отвисла, ее сосок расплющился и выглядел серым; на месте правой груди был коричневый звездообразный шрам, который указывал на жестокий ожог.

«Обряд Огня и Железа, — сказала эта женщина. — Сегодня ночью. Оливиадра становится беспокойной». Эван запахнул халат, потому что больше не хотел смотреть на этот шрам. Мертвые глаза женщины, полузакрытые, уставились в потолок.

Теперь, сидя на полу в присутствии Смерти и закрыв свою голову руками, Эван ясно понял, что должен сделать, чтобы спасти свою жену и ребенка.

29

Эван в ожидании ночи

В доме Демарджонов, в кухне под раковиной, Эван нашел шесть пустых бутылок из-под кока-колы. Взяв две из них, он спустился в подвал и начал шарить в ящиках в поисках подходящих тряпок — не слишком грязных и достаточно тонких, чтобы запихнуть их в горлышки бутылок. Наполнив бутылки примерно на три четверти бензином, запихнул в них кончики тряпок, свернутых в качестве запалов для своих самодельных бомб.