Страница 19 из 49
— Не жалко? Бесплатно? — полуподначил–полусерьёзно спросил я.
— Я вообще против копирайтов на художественные произведения, — серьёзно и значительно, очень по–взрослому, ответил кузен.
— Во, — меня слегка ошарашило такое умное и решительное заявление. — А писателям с чего жить прикажешь?!
— Ну… писатели вообще пусть сами решают, конечно… каждый сам за себя… Но их наследникам там, родственникам — шиш. А то вообще одурели, за каждую букву судятся. Своё напиши и судись… — он сердито допил молоко из стакана.
— Интересно рассуждаешь, — признал я и подковырнул: — Отличник, небось?
— В основном, — спокойно ответил Юрка. — Учиться сейчас легко, если много времени на учёбу не тратить и головой думать… Я как‑то старые, ну, 40–х ещё годов прошлого века, учебники глянул. Вот тогда да. Там материальчик — закачаешься.
— Ну, тогда многих предметов не было, — напомнил я. — Потому что знаний было меньше, скажешь нет?
Юрка пожал плечами:
— Ну и что? Какие такие по–правде новые важные предметы появились? Информатика разве что, если из на самом деле значимых и нужных. А так — вот, например, история искусств. Или риторика. Или валеология. Кому они нужны? И зачем?
— Ну, чтобы быть разносторонне развитым человеком, — возразил я. Специально возразил, чтобы услышать, что он ответит — и внутренне напрягся. Юрка сердито окинул меня взглядом:
— Тогда скажи мне, почему вокруг долбаков столько? И с каждым годом всё больше, а наш учитель математики задачу из того же старого учебника решить не может? А он только что из ВУЗа… Понимаешь, будешь ты или, нет разносторонне развитым — зависит от системы преподавания. По буквам читай — С–И-С–Т-Е–М-Ы П–Р-Е–П-О–Д-А–В-А–Н-И–Я. А не от того, сколько предметов в учебный план напихают и какие названия им выдумают. Так мама говорит.
Он сказал «мама», ничем не подменяя это в общем‑то непривычное в устах наших ровесников слово — и я на секунду опустил глаза. Юрка как‑то сбился и после короткого молчания излишне оживлённо и громко напомнил:
— Пошли работать, что ли, ну?!.
…Вернувшаяся ближе к полудню тётя Лина была явно удивлена. Собственно, я её понимал, потому что она нас застала за малопочтенным занятием — мы брызгались из садового поливочного шланга. Лично я никогда раньше этого не делал вообще, и оказалось, что это гораздо интереснее, чем просто мыться после работы.
— Так, — сказала тётя Лина, слегка растерянно созерцая образовавшиеся безо всякого дождя лужи на дорожке. Посреди самой крупной стояли мы с Юркой.
— Привет, ма! — объявил Юрка из‑под моего локтя (я зажал его шею и пытался отобрать шланг, а при звуках голоса тёти немедленно выпустил кузена и встал прямо, только что не по стойке «смирно»). — А мы всё сделали, — и он пустил струю мне сзади точно между лопаток. Я ойкнул и дёрнулся, но ничем ответить ему не посмел — мне было неудобно как‑то.
— Я вижу, — согласилась тётя Лина. — А что вы делаете теперь?
— Моемся, — заявил Юрка, нагло продолжая тщательно поливать меня. Я подумал и застенчиво дал ему пинка, отпечатав свою подошву на его бедре в виде аккуратного следа. — Уййй!!! Ма–а-а! Ты видела?! Он дерётся!!!
— Вот что, — строго сказала тётя Лина. — Заканчивайте‑ка мыться и идите… мыться. Потом поможете готовить обед. Живо!
7. ТОЛЬКО ТАЙНА
Вечер пришёл бархатный и спокойный. Я даже и не думал, что в городах, пусть и небольших, может быть так тихо. На сад спускался и никак не мог спуститься сумрак, пронизанный тут и там последними лучами солнца. Кстати, до меня только сейчас дошло, что здесь, гораздо севернее привычных мне мест, практически «белые ночи». Поэтому и нет обычной темноты. Наверное, уже сейчас до самого утра будет такой полусвет — а ведь дни‑то всё ещё становятся длиннее.
В пристройке, прятавшейся в саду за деревьями так, что я её в первый день и не заметил, была даже небольшая печка- »буржуйка» из жестяной бочки, явная самоделка, но умелая. Лежали сухие даже не вид берёзовые дрова — небольшая аккуратная поленница. Стояли стол с гранёным старым графином на нём, два стула, продавленное плетёное кресло, в которое так и тянуло присесть. Свисала с потолка лампочка на шнурке. На стенах крепился разный спортинвентарь и туристское снаряжение — его было так много, что у меня глаза разбежались. Я только отметил, что тут опять‑таки много добротных самоделок. Звучал старенький магнитофон, аж кассетник — какой‑то мальчишка негромко пел незнакомую мне песню:
— Я подумал, что закончилась война…
Мёртвых — в рай. Детей и пленных — по домам…
Юрка, морщась, стоял, прислонившись к стене и работал раненым плечом — сжимая в руке солидную гантель, покрупнее, чем у него в комнате. Он был в одних спортивных трусах. Покосился на меня, но промолчал.
— Ничего, что я без приглашения? — спокойно сказал я, стараясь, чтобы в голосе не прозвучали ни нахальство, ни неуверенность.
— Да пожалуйста, — он опустил гантель и взял эспандер. Напомнил: — И, кстати. Между прочим, я тебя приглашал.
Я невольно поморщился — рана на его неперевязанном плече выглядела вспухшей и покрасневшей. Но, кажется, Юрку это не слишком беспокоило.
Мы посмотрели друг на друга. И я видел, что он понимает — я пришёл не просто так. Не потому, что он меня пригласил или что‑то там ещё такое. И мог поклясться, что и меня Юрка тоже неплохо видит. Наступает, так сказать, решающий момент переговоров — оружием побряцали, потом вместе сыграли в гольф, сходили за грибами и в баню, теперь решается, будет подписан полноценный пакт о дружбе и сотрудничестве, или высокие стороны так и «разбегутся» ни с чем?
— Умеешь фехтовать? — неожиданно спросил Юрка. Да — он опять стал резким и холодноватым, как будто и не было ничего утром и днём.
— Нет, — покачал я головой.
— А единоборствами каким‑нибудь занимаешься?
— Боксом, самбо… — я чуть прищурился. Юрка поднял бровь:
— Я тоже. Только боксом и вольной борьбой… — он смерил меня взглядом и предложил неожиданно — как в упор выстрелил:
— Давай побоксируем.
Я почти что поперхнулся воздухом:
— У тебя же плечо, правое…
— Левой рукой, — настаивал он. Я пожал плечами, удивлённый этой неожиданной и странной глупой настойчивостью:
— Ну давай, ладно… А что, без перчаток?
— А что, боишься за личико? — с откровенным ехидством в упор спросил Юрка. Я было вспыхнул, но потом мило улыбнулся:
— Ну хорошо, начинаем, — и стащил через голову майку. Коснулся левым кулаком левого кулака Юрки — тот улыбался. Принял стойку.
— Почему твоя мать не взяла тебя с собой? — вдруг спросил Юрка. Я разозлился — немедленно и сильно — и так же немедленно ответил ударом — свингом[19] в ухо, ударом, который однозначно запрещён на соревнованиях. Юрка скользнул вниз и вперёд, выбросив кулак прямым под дых. Я закрылся предплечьем. — Ей на тебя наплевать, да? — я провёл хук в бок и попал в локоть — Юрка отскочил и затанцевал в стойке, улыбаясь.
— Это моё дело! — прорычал я, с трудом сдерживаясь от того, чтобы пустить в ход правую и вбить его в стену.
— Ни хрена это не твоё дело! — снова быстрый прямой, только в подбородок — я отдёрнул голову. — Кто тебя спрашивал? Тебя сюда просто сбагрили! Чтобы не мешал карьеру делать! До этого она про нас и не думала — ни про меня, ни про своего отца, ни про мою маму, которая ей… сестра! — свинг в скулу. Я уклонился вбок и достал Юрку скользом по рёбрам — там вспыхнула алая полоса, но почти тут же я получил оглушительный удар в челюсть и тяжело сел на пол, не понимая, как это произошло.
Мой кузен и правда оказался хорошим боксёром.
Юрка, неожиданно тяжело дыша, как будто мы боксировали не полминуты, а полный раунд, отошёл и сел на плетёный стул. Взял графин, выпил — даже вылил в себя — не меньше литра. Я сидел, тупо глядя в пол между своих широко расставленных колен. Челюсть онемела, потом начала «отходить». Потом я тоскливо сказал — сказал прежде, чем осознал, что говорю: