Страница 18 из 49
поливал цветы, в горьком рабстве стенал,
И к спасенью пути не знал
Граф фон Глэйхен, имперский граф.
Но его господина прекрасная дочь
Тайно нежный бросала на пленника взор
И стыдилась открыться, чтоб графу помочь,
Но свершиться был должен судьбы приговор…
И стыдливость исчезла — пришла любовь,
и стыдливость исчезла — пришла любовь,
Вот оковы упали! Свободным стал вновь
Граф фон Глэйхен, имперский граф.
Изумлённый граф клятву верности дал -
И достигли они христианских стран.
Со слезами он землю родную узнал…
Но в сердце графа нет места обману.
Государя встречает счастливый народ,
государя встречает счастливый народ,
Сарацинку в свой замок ведёт
Граф фон Глэйхен, имперский граф!
Вот графиня стремится в объятья его…
Но на стройную спутницу граф указал:
«Эта дама супруга спасла твоего.
Я ей клятву верности дал.»
Сарацинка, рыдая, графиню молит:
«Госпожа, пусть я буду твоею рабой!»
Но графиня с улыбкою ей говорит:
«Отныне мы сёстрами стали с тобой!»
Мой супруг твоим супругом стал,
мой супруг твоим супругом стал,
И с любовью обеих к сердцу прижал
Граф фон Глэйхен, имперский граф…
…Их хранила любовь — и блаженный покой
Графский дом на Петровой горе посетил,
Небесам был угоден союз их тройной
И сам Папа указом его утвердил.
До глубокой старости прожил он,
до глубокой старости прожил он,
И с супругами верными был погребён
Граф фон Глэйхен, имперский граф…
…Юрка закончил играть, и сидел, держа гитару на коленях. А я был, если честно, заворожён музыкой и песенными повторами. Конечно, я знал об эффекте повторяющихся строк в стихах — рефрене, это штука, древня, как мир! — но попал под его обаяние полностью.
— Здорово, — сказал я наконец.
— Ты играешь в сто раз лучше, — покачал он головой.
Я пожал плечами, хотя мне приятно было это слышать. И, чтобы не показывать виду, кивнул на грамоты и кубки:
— У вас в школе хорошие спортсекции?
— Неплохие, — Юрка положил гитару на подушку. — Только мало кто занимается.
— А вообще — как?
— Да как везде, наверное… — сказал он, поглядывая в окно. — Бардак… Кто бухает, кто травку курит, кому просто ни до чего… Или, — он перевёл взгляд на меня, — ты‑то, наверное, учился — там было всё чики–чики? Сплошь учились будущее нации и надежда бизнеса?
— Было чики–чики, — не стал отрицать я. — В этом отношении. Но теперь я там не учусь.
— Да, — он смерил меня долгим взглядом, — теперь ты учишься здесь.
— Ты пишешь книгу? — решился я задать этот вопрос. — Ты прости, я ночью прочитал пару листов…
— А? — он посмотрел на стол. — Да, пишу, только не получается.
— По–моему, неплохо получается, — возразил я. Юрка секунду смотрел удивлённо, потом улыбнулся:
— Да нет, я не про это. Написано, может, и неплохо. Просто времени не хватает. Кусков разных много настрочил, а вместе их собрать — руки не доходят.
— Походы мешают? — уточнил я, надеясь вызвать его на разговор о странностях, которым наблюдал вчера. Юрка сделал неопределённое движение бровями:
— И это тоже… Слушай, ты в самом деле здорово играешь… я… — он замялся, откинулся к стене. — Я… в общем, я хотел тебе кое‑что предложить…
Я вздохнул.
Мне вдруг стало ужасно скучно и даже как‑то обидно. Сейчас будет звать меня в какую‑нибудь самопальную группу, которая играет в гараже или подвале, прельщая карьерой хрестоматийных «Биттлз» или тех же «Дип Пёрпл». И горячо рассказывать, что на региональном конкурсе «отморозок…» ммм, «Самородок 20…» они «уже» заняли почётное пятое место из десяти участников, а будущее их ожидает ещё более светлое… Скучно, честное слово.
Но Юрка снова меня удивил. Похоже, это у него входило в привычку — ролевик–не ролевик, музыкант–не музыкант…
— Ладно, ближе к вечеру поговорим, — нелогично закончил он. — В пристройку зайдёшь и поговорим… А сейчас надо идти позавтракать, да на огород…
— Я с тобой пойду, — вызвался я. — Что там делать‑то?
— Много чего, — туманно сказал Юрка.
— Ну вот, а у тебя плечо.
Он опять сделал то же движение бровями и слез с кровати:
— Пошли… Ты потом жалобы писать не будешь, что тебя работать заставляют? А то смотри, у нас в школе омбудсманьячка к таким жалобам очень сочувственно относится, сразу к ней в любимчики попадёшь.
Я гордо не стал отвечать.
На кухне я сунулся было делать яичницу, но Юрка притащил из кладовки, помогая себе подбородком, окорок на металлическом блюде. Это был первый настоящий, классический окорок, который я увидел в жизни — почти как в кино, коричневый, с чёрными подпалинами от копчения, на срезе розоватый, с торчащей солидной костью. Короче, я сразу бросился резать хлеб, а Юрка проурчал:
— Попррррробууууеемммм… — и напал с ножом на мясо.
— Откуда такой? — я оглянулся через плечо.
— Дары природы, — неопределённо ответил Юрка. — Крррасотища…
Он налил себе молока, и я решил не отставать. Прожевав первую — удивительно вкусную! — порцию, я вспомнил про книгу:
— Слушай, а ты её никуда послать не пробовал? Ну, рукопись?
Юрка потёр плечо, потом сердито и откровенно обиженно ответил:
— Пробовал. В «Полярное сияние», знаешь такой журнал? — я кивнул, я знал. По–моему, этот журнал выписывали все школьные библиотеки. — А, у вас тоже выписывают? — догадался Юрка.
— Выписывали, — поправил я. Он ответил кивком, откусил ещё кусок:
— Посылал. Полгода назад, когда начал писать эту штуку. Ну чего… даже ответили — мол, всё это очень мило, но сначала следует получить образование, желательно на литературном или журналистском факультете… Слушай, эти факультеты в год выпускают по стране, наверное, тысяч сто человек. Не слышал, чтобы кто‑то из них писателем стал. По–моему, вообще никто из нормальных писателей никаких таких факультетов не заканчивал. Смотри: ДП[18] — врач…
— А, тоже любишь? — спросил я. Юрка вздохнул:
— Грешен, даже «Дозоры» нравятся…
— Фублин!
— Ну вот нравятся…
— Он, кстати, журналистом работал.
— Работал, но журфак не кончал… — Юрка поморщился. — В общем, я обиделся тогда сильно. Потом ещё пару раз думал кому‑нибудь из писателей послать напрямую. Ну и вот.
— Что «вот»?
— Не послал, — признался Юрка.
— Зря, по–моему, — искренне сказал я.
— Да ну. Решат, что я через них напечататься хочу. Если когда закончу — в Интернет выложу, пусть читает, кто хочет.