Страница 416 из 430
Оба его товарища заржали, демонстрируя понимание «чужой мовы».
«Понимают по‑нашему… И вооружены единообразно. Может быть, все‑таки королевские войска? Тогда есть шанс…»
– Я русский, – ответил он.
– Русский? – не поверил афганец. – Почему же в нашей одежде? Русским незачем прятаться от друзей, они ходят открыто. Говори, кто ты такой!
– Я русский, – упрямо повторил поручик, чувствуя, что еще миг – и штык – слава Богу, не слишком острый – войдет меж ребер. – Выполняю особое задание.
– Ты врешь, – убежденно заявил туземец. – Что за особое задание? Тут крутом королевские земли, а русским нечего скрывать от нас, их союзников.
– Я не знал. Меня вел проводник.
– Он тоже русский?
– Нет, из местных… Пуштун.
– Пуштун? – присвистнул афганский офицер. – Какой же ты русский, если спутался с пуштунским отродьем? Да я вешаю каждого встречного пуштуна! Ты англичанин? Говори правду – и будешь жить.
– Я выполняю особое задание. – Саша цеплялся за последний шанс. – Его величество в курсе дела.
Ибрагима Второго в свои дела, да еще такие деликатные, разведка вряд ли сочла нужным посвятить, но это могло сойти.
– Его величество? – офицер расхохотался. – Ты еще скажи, собачье охвостье, что он тебя знает лично!
– Знает, – попытался кивнуть Александр, но лишь царапнул бородой о камни. – Еще по прошлогоднему походу.
– Я тоже был в том походе, – прищурился офицер. – А ты кого знаешь кроме его величества?
– Генерала Кайсара Али, джетурена Ахмада Ширвана… – начал перечислять имена известных ему туземных военачальников, чуть было не ляпнул про Али Джафара, но вовремя прикусил язык: не хватало еще афишировать знакомство с государственным преступником.
– Ха, кто их не знает! – хмыкнул афганец, но в голосе у него поубавилось уверенности. «Чем шайтан не шутит, – читалось в черных глазах, которыми он ощупывал лежащего перед ним „шпиона“. – Вдруг этот русский действительно важный чин?»
– Чем докажешь? – спросил офицер, знаком приказывая солдату убрать штык, и Александр тяжело поднялся с земли. – Какие‑нибудь бумаги у тебя есть?
– Нет, никаких бумаг. Их опасно брать в дальний путь.
– Чем же ты докажешь, что ты не враг? – прищурился афганец. – Не лучше ли мне будет тебя пристрелить, а голову твою привезти в Кабул? Пусть там разбираются.
– Можно и так, – кивнул Бежецкий. – Но тогда твоя голова тоже будет лежать рядом с моей. Его величество скор на руку, не правда ли?
– А я могу и не возить никуда твою голову. – Улыбка офицера – теперь Саша видел, что это всего лишь бридман[105] – стала похожей на оскал, а рука потянулась к кобуре. – Эка невидаль – пропали двое бродяг в горах!
– И потеряешь награду, – улыбнулся ему Бежецкий разбитыми в кровь губами: перед тем как начать допрос, ему как следует намяли бока. – Или ты бессребреник, бридман?
– Все равно ты должен доказать… – Упрямец медленно расстегнул кобуру и вытащил на свет божий «люгер».
«Ногой с разворота, – подумал поручик. – Перехватить пистолет, прикрыться офицером… Нет, не успею – вон насторожились все. Да и сил вряд ли хватит – все тело болит, а руку, похоже, повредили изрядно…»
– У меня есть только это, – решился он и, морщась, левой рукой неловко полез за пазуху.
– Чуть дернешься – стреляю, – щелкнул предохранителем бридман, делая шаг назад: солдаты тоже заклацали затворами.
– Что это? – брезгливо спросил он несколько секунд спустя, не решаясь притронуться к протянутому ему Сашей мешочку – черному и пропитанному потом. Именно поэтому он уцелел при обыске, принятый солдатами за какой‑то грошовый талисман.
– Открой – увидишь.
Офицер взял у солдата штык, с омерзением на лице расковырял грязную кожу и ахнул, жестом подзывая остальных.
«Ну вот, – подумал поручик, устало опускаясь на камни: его личный конвоир тут же забыл о своем подопечном. – Теперь только ждать, что возьмет верх – жадность или благоразумие…»
– Да, этот перстень, несомненно, королевский. – Бридман тщательно завернул драгоценность в платок и спрятал в нагрудный карман: странно, но камень воспринял все это пассивно, иначе «святотатец» уже прыгал бы, тряся обожженной рукой. – Тем более мне стоит взять его себе, а тебя… – загорелый до черноты палец выразительно чиркнул поперек кадыка. – Как думаешь, русский?
«Уже русский, – невесело подумал Саша. – Значит, чего‑то я добился…»
– Думаю, что его величество наградит тебя втрое, если ты доставишь меня во дворец живым.
Бридман долго ничего не отвечал, меряя оборванного бродягу с ног до головы тяжелым взглядом…
* * *
– Ну вот, а мне еще советовали ввести в Афганистане гильотину по французскому образцу или виселицу, как у вас, у русских.
Саша не мог ответить. Он сидел, уставившись в стол мимо разнообразнейшей снеди и напитков, и думал лишь об одном: как удержать все, уже неосмотрительно съеденное ранее, в желудке. Лишь стискивал зубы до скрипа. Сейчас он многое дал бы, чтобы оказаться подальше отсюда. В горах, под обстрелом, даже в плену, но лишь бы не слышать звуков, доносящихся снаружи, даже через оконное стекло. Или заткнуть уши, замазать их, как гребцы Одиссея, воском, залить расплавленным оловом. Потому что услаждали его слух отнюдь не сладкоголосые сирены…
Вдоволь насладившись зрелищем, его величество эмир Афганский (увы, попросив вассалитета у российского императора, он добровольно отказывался от королевского титула и вставал в один ряд с эмиром Бухарским, ханом Кокандским, султаном Бахавалпурским и прочими владетелями) присел за стол и знаком подозвал одного из маячивших в отдалении, словно манекены, лакеев, роскошью ливрей могущих соперничать с одеяниями иных из многочисленных европейских монархов. Неслышно приблизившись, чернокожий виночерпий – эмир окружил себя не только роскошью, но и экзотикой – наполнил фужеры собеседников благоуханным коньяком из хрустального графина.
«„Шустовский“, – невольно отметил про себя Александр. – Совсем стал патриотом нового отечества государь афганский…»
– Да, я сменил поставщика, – небрежно бросил Ибрагим‑Шах, любуясь игрой света в янтарном напитке. – Прежние, пользуясь предрассудками дядюшки, снабжали двор третьесортным французским пойлом. И были достойны наказаны. – Глаза эмира кровожадно блеснули.
Он сильно изменился за те несколько месяцев, что поручик его не видел. Пополнел – даже несколько обрюзг, если честно – приобрел еще более вальяжные манеры, чем ранее. От заикания вследствие контузии не осталось и следа, поврежденная рука двигалась свободно. Он производил бы вполне благостное впечатление, если бы…
– Вот они у меня где! – сжал пухлую, как у женщины, унизанную перстнями руку в кулак Ибрагим‑Шах. – Я здорово приструнил всю эту вольницу, что расплодил вокруг двора покойный дядюшка… мир его праху, – поднял заплывшие глаза к потолку эмир, – и мой братец‑неудачник. Палачам хватило работы, – похвастался он. – Не поверишь, мой друг, – заговорщически нагнулся он к собеседнику через стол. – Бывали дни, когда кровь переполняла водосточные канавы!
«Охотно верю, – подумал Саша, отводя глаза от вазочки с очищенным гранатом. – С тебя, живодера, станется…»
– Многие желали бы видеть на моем месте этого тихоню Махмуда, – откинулся на жалобно хрустнувшую спинку стула Ибрагим‑Шах. – И ждут не дождутся, когда со мной что‑нибудь случится. – Он подмигнул Саше, и тот снова отвел глаза. – Но я покончу со всякой неопределенностью! Я молод, полон сил – не то что покойный король. У меня четыре молодые красивые жены, – похвастался он. – И все четыре – беременны. Хоть одна, да родит мне наследника! Ибрагима Третьего… Или Ахмада Второго – я еще не решил. Но только не Махмуда!
Эмир расхохотался и собственноручно, позабыв про царственность, набулькал в свой фужер коньяку по золотой «марусин поясок».
«Если не сопьешься раньше. – Саша покорно дал налить и себе. – А то будет тебе наследник…»