Страница 411 из 430
– Я был ранен, – буркнул поручик, понимающий, что вокруг него разыгрывается комедия, в которой ему самому отведена роль Пьеро. – Полковник Седых…
– Увы, – развел руками Федор Михайлович. – Покойный Иннокентий Порфирьевич то ли запамятовал, то ли засунул куда‑то бумажку… А может быть, нерадивые сестры милосердия после его гибели пустили сами знаете на что.
Ситуация складывалась патовая: бумаги о ранении, конечно же, были оформлены надлежащим образом – Саша не верил в то, что покойный медик мог отнестись к судьбе своего друга наплевательски, но их появление на свет либо исчезновение без следа теперь зависело только от коварного жандарма. Бежецкого ставили в положение Буриданова осла,[99] но явно подталкивали в направлении той копны сена, которая была выгодна. Конечно же, не ему самому.
– Да‑а‑а. – Аристарх Львович задумался. – Очень некрасивая штука… Тут офицерским судом чести не отделаешься. Знавал я одного поручика лет двадцать тому, так он в подобном положении не придумал ничего лучшего, как пустить себе пулю в лоб. Сам не спасся, но хоть честь свою сохранил… Но ведь мы просто обязаны помочь молодому человеку, не правда ли, Федор Михайлович?
– Конечно! О чем речь! – приказ опять начал медленное движение по столу в сторону Александра. – Если, разумеется, молодой человек не будет капризным ребенком и примет решение, достойное взрослого человека и офицера Российской Императорской армии.
«Все равно меня заставят, – обреченно подумал Бежецкий. – Так есть ли смысл отправляться куда‑то под конвоем и контролем, когда можно остаться свободным человеком? Относительно свободным… В конце концов – чего это я втемяшил себе в голову, что в цивильной жизни достигну каких‑то успехов? Я ведь даже не выбрал стезю, по которой двинусь дальше. Все мирные профессии от меня одинаково далеки – медицина, педагогика, инженерное дело, наука, искусство… Оставаться на содержании родителей, представляясь знакомым отставным поручиком? Даже не гвардии поручиком… Ах, это… – взгляд его опять упал на „змеиный глаз“. – Да, это весомый аргумент. Но не потеряю ли я его, отказавшись от предложения? Потеряю наверняка. Так что выбора‑то у меня особого нет…»
Заметив колебания молодого человека, Дробужинский быстро переглянулся с жандармом и извлек из внутреннего кармана сюртука небольшой угловатый предмет, при ближайшем рассмотрении оказавшийся коробочкой, обтянутой темно‑зеленым сафьяном.
– Я тоже кое‑что забыл, Александр Павлович. – Он открыл коробочку, и внутри, утопленная в черный бархат, сверкнула полированным золотом восьмилучевая звезда. – Король Ибрагим Второй соизволил пожаловать вас, поручик, высокой наградой Королевства Афганского – Орденом Звезды,[100] или Нишан‑и‑Астур, основанной одним из его предшественников, Амиром Абдур‑Рахманом, почти сто лет назад… Носится на красной муаровой ленте через плечо – вот она, – палец дипломата указал на свернутую в трубочку ленту в бархатном гнезде под орденом, – скрепляясь маленьким орденским знаком у левого бедра. Почти как яненская…
Александр нерешительно принял из рук «искусителя» коробочку и полюбовался игрой света, падающего из окна, – серый петербургский день близился к своему завершению: на золотых лучах и серебряном центральном медальоне с чеканным афганским гербом‑мечетью. Федор Михайлович тут же включил настольную лампу на гибкой коленчатой опоре и направил яркий луч на награду, сразу вспыхнувшую острыми бликами.
– За что это мне? – отставил коробочку поручик, вдосталь налюбовавшись ее содержимым.
– За помощь, оказанную монарху при воцарении. Все, хм… ваши коллеги, так сказать, по славному делу, – Аристарх Львович иронически скривил губы, – награждены такими же. Естественно, неофициально. Дома, перед зеркалом, примерить можете, но на люди, тем более в торжественных случаях – ни‑ни. Увы, такова специфика подобных наград… – развел он руками. – Так что для вас это не более чем значок, хотя в Афганистане дает право на многие блага, начиная от пожизненной пенсии, выражающейся весьма круглой суммой, до потомственного дворянства. Не слишком высокого ранга, но все‑таки. Дающего право являться ко Двору в престольные праздники и так далее.
– Но у вас, сударь, есть шанс получить по завершении миссии – успешном, разумеется – нечто подобное и в России, – улыбнулся жандарм. – Скажем, Святую Анну. И не «клюкву» – она у вас уже есть – а третью степень, с мечами и бантом. А то и Святого Владимира…[101]
– Я не из‑за наград и чинов служу Империи… – начал было молодой человек, рассерженный тем, что его считают алчным и недалеким «коллекционером», каких, по рассказам отца и деда, в армии, увы, всегда было не счесть. Да что далеко ходить – тот же Коротевич.
– Значит, вы согласны? – быстро перебил его Дробужинский.
– Мне нужно подумать… – попытался барахтаться еще Саша, поняв, что его уже обставили и он приближается вовсе не к той копне, что выбрал, а к той, что ему ВЫБРАЛИ. – Посоветоваться…
– Что тут советоваться? – бухнул полковник кулаком по столу. – Согласны или нет?!
– Да, – просто ответил Бежецкий…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯИМПЕРСКИЙ РУБЕЖ
В тетради юности закончились листы,
Весны единственной осыпались цветы.
О молодость моя, откликнись, птица счастья:
Ведь ты была со мной! Куда умчалась ты?
Омар Хайям
22
«А ведь мог сейчас сидеть дома, в тепле и уюте, – думал Бежецкий, скрючившись у чуть теплящегося очага в продуваемой всеми ветрами горной хижине, сложенной из неотесанного дикого камня, тяп‑ляп скрепленной глиной и прилепившейся, как ласточкино гнездо, к стене ущелья, по дну которого бежал один из безымянных притоков Аргандаба. – Готовился бы к поступлению в университет и не помышлял о путешествиях…»
За прошедшие с памятной беседы месяцы он сильно изменился: похудел, загорел дочерна – гораздо больше, чем за всю предыдущую службу – здесь, высоко в горах, солнце палило нещадно, а привычной широкополой панамы не было и в помине, только пуштунский шерстяной чалпак, – оброс мягкой бородкой… Одним словом: стал точь‑в‑точь походить на крайне малочисленных местных жителей, которые уже не пялились на него, словно на невиданное чудо, как в первые дни. На вид такой же, а что до масти, так здесь, в древних индоевропейских землях, рыжих едва ли не больше, чем брюнетов, а уж все промежуточные оттенки представлены в обширном разнообразии.
Так что слиться с аборигенами Александру удалось на славу. Хуже обстояло дело с целью миссии.
Все оказалось очень просто лишь на карте, разложенной на столе в петербургском кабинете, где заоблачные горы казались веселенькими красно‑коричневыми пятнышками, а долины и ущелья – зелеными запятыми и черточками. На самом же деле проводники, сменяя друг друга, таскали бедного «русики» от Герата до Заранджа, а оттуда – до Кандагара, но Махмуд‑Шах оставался неуловим, а все, кто его видел, отвечали, что он «только что ушел». И проверить – правда это или традиционная азиатская ложь, не представлялось возможным… Эта бесконечная гонка уже начала поручику надоедать. Но неутомимым афганцам, похоже, нисколько.
Сколько раз приходилось Саше обмирать, пересекая ущелье по подвесному мосту, построенному, наверное, еще при Искандере Двурогом, над потоком, ревущим так далеко внизу, что до повисших на паутинке над ним путников доносился лишь глухой рокот! Сколько раз он прощался с жизнью, когда на узком карнизе, ограниченном с одной стороны отвесной скалой, а с другой – зияющей бездной, внезапно из‑под стопы, обутой вовсе не в горный ботинок с надежными триконями,[102] а в обычный старый чувяк с тонкой и скользкой подошвой, предательски выворачивался камень, увлекающий вниз тонны своих собратьев. Сколько раз после ночевки под открытым небом на камнях, у костра, вытряхивал из одежды маленьких, но вредных скорпионов или более крупных их собратьев – сольпут. Благодаря при этом Всевышнего, что хоть в этот раз – не змею… И змея его кусала – хорошо хоть не смертельно ядовитая, и скорпионы жалили несчетно, оставляя болезненные, долго не заживающие ранки‑язвочки, и непривычной пищей он травился, и провалялся однажды три дня в какой‑то пещере, вывихнув при неудачном падении ногу. И обворован был одним из «надежных» проводников в самом начале пути… Опять же благодарение Богу, что до заветного перстня хапуга не добрался, а вскоре и сам сложил голову, поскользнувшись на предательском камне, так что почти весь материальный урон и часть морального путнику были возмещены.