Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 410 из 430

Лишь один человек на всю страну сейчас реально может повлиять на ситуацию. Свергнутый король Махмуд‑Шах. Но он оскорблен, обижен и не желает вести никакого диалога. Ни с нынешней местной властью, ни с нашими эмиссарами, ни с международными посредниками, в коих, как выяснилось, недостатка нет. Еще пару недель назад положение казалось нам безвыходным. То есть выход, конечно, есть – выход есть всегда, и именно за него ратуют горячие головы в Генеральном штабе и ближнем окружении Императора: полномасштабная оккупация страны такими силами, которые потребуются, разделение страны на губернии, отстранение короля и местных феодалов от власти и замена их подданными Империи во главе с Наместником из числа великих князей… Словом, превращение Афганистана в очередную провинцию России, но по самому жесткому варианту. В активе – ликвидация так называемого «Памирского коридора», соединяющего Туркестан с индийскими владениями, в обмен на полноценные границы Империи вплоть до Индийского океана, прирастание Российской территории афганскими землями, а населения – еще двадцатью пятью миллионами подданных. Короче говоря – сиюминутное решение проблемы, на которую ранее отводились десятилетия.

– А в пассиве? – не удержался Александр.

– В пассиве, – благосклонно кивнул ему граф, – совершенно сейчас не нужная Империи, еще не совсем оправившейся от Южно‑Китайского кризиса, малая война. Не конфликт, не замирение, а именно война, причем с перспективой растянуться на долгие годы. Уже сейчас, через какой‑то месяц после ввода войск, потери измеряются сотнями…

– Не может быть, – ахнул поручик, вспомнивший ряды цинковых гробов в чреве «Пересвета». – Может быть, десятками? Я читал…

– Это информация не для печати, – отрезал дипломат. – Я мог бы назвать вам точную цифру, но, во‑первых, не имею права разглашать эту информацию, а во‑вторых, не могу физически – она постоянно изменяется. Каждый день гибнет на поле боя и умирает от ран в госпиталях множество ваших, поручик, товарищей. Во избежание панических настроений в Империи принято решение о цензуре данных о наших потерях. Но долго продолжаться это не может. Война в Афганистане, развязанная по глупости одних и из‑за попустительства других – вас, Александр Павлович, я в виду под «другими» не имею, тут отчасти есть и моя вина, и Федора Михайловича, и множества других – становится слишком расточительной для России. Как в человеческом плане, так и в финансовом. А главное – политическом, поскольку играет на руку недоброжелателям Империи по всему миру… Но, – он поднял вверх худой узловатый палец, – повторяю, что выход есть.

– Какой? Вы же говорили, что свергнутый король не желает вступать ни в какие переговоры.

– Я бы не сказал, что ни в какие… – осторожно заметил Федор Михайлович, тут же награжденный за этот демарш яростным взглядом Дробужинского.

– Федор Михайлович прав, – снова повернулся он к Бежецкому. – Мы потерпели неудачу в подборе персоналий, с которыми Махмуд‑Шах согласился бы вести переговоры, но сам он не считает их невозможными. Хотя и не горит желанием давать нам подсказку. Вы ведь хорошо знаете экс‑короля по службе в Кабуле. Охарактеризуйте его, пожалуйста, в двух словах.

– В двух словах?.. – Как на экзамене, Саша поднял глаза к потолку, пошевелил губами… – В двух словах… Это очень умный, благородный и честолюбивый человек, – выпалил он. – И все эти качества замешаны в нем в равных долях, так что ни одно не может одержать верх.

«Экзаменаторы» переглянулись.

– Браво, пять баллов, – несколько раз свел вместе сухие ладони Аристарх Львович, имитируя аплодисменты. – Хотел бы я видеть вас в числе своих слушателей…

– Граф преподает в закрытом учебном заведении, совместно курируемом обоими нашими ведомствами, – поспешил пояснить жандарм. – И не без успеха, замечу.

– Оставьте, полковник, – отмахнулся Дробужинский, но было видно, что ему приятно это слышать. – Я весьма посредственный учитель. Прежде всего потому, что не могу посвятить этому достаточного времени. Боюсь, что мои студенты так и останутся недоучками, – соизволил граф пошутить.

– Как вы верно подметили, – продолжил он, – Махмуд‑Шах честолюбив и умен. Поэтому он всегда стремился к трону Афганистана и стремится сейчас. Но отлично понимает, что, даже если ему удастся сплотить вокруг себя какое‑то число верных сторонников, вернуть власть он не сможет. Самое большее, на что его гипотетическая армия способна – вылазки против российских войск и войск Ибрагима Второго, попытки склонить на свою сторону губернаторов провинций и прочая партизанщина. Даже если он воспользуется помощью Британии, Турции и Магрибинских султанатов, которая сейчас, уверен, ему предлагается весьма усиленно, то это лишь затянет кровавую междоусобицу. И ему не хуже всех нас понятно, что единственной силой, которая сможет вернуть ему корону, является именно та, что эту корону отняла – Российская империя. Но одновременно он человек благородный. Простить предательство ему трудно, да и сподвижники его, которые после переворота лишились постов, чинов и недвижимости, а многие – и близких, не поймут. Ну, и человеческое тут не на последнем месте – он просто боится западни, которую ему могут подстроить под предлогом переговоров. Ведь это не старый битый горный волк вроде Хамидулло, за которым гонялись и армия покойного короля, и наши спецслужбы… Да вы это знаете – зачем я вам рассказываю? – граф кивком указал на орден на груди Бежецкого. – Это вчерашний принц, изнеженный и непривычный к походам и конспирации. Ручаюсь, что ему плохо и трудно в горах, и он с радостью бы пообщался с парламентером, но никому не доверяет.

– За исключением одного человека, – вставил Федор Михайлович.

– Кого же? – машинально спросил Александр, загипнотизированный лекцией дипломата.

– Вас, – развел руками Аристарх Львович.

* * *

– Да вы с ума сошли! – опешил Саша. – Кто я такой? Обычный поручик, без году неделя в армии. И вообще… – Он чуть было не выпалил «собравшийся уйти в отставку», но вовремя прикусил язык. – Я же пешка, господа! Обычная пешка!

– Но пешки, если вы играете в шахматы, – заметил Дробужинский, – при ряде обстоятельств выходят в ферзи.

– Кстати, – полковник хлопнул себя по лбу и достал из стола лист бумаги, – совсем забыл, Александр Павлович! Вы уже и не поручик. Вот приказ о присвоении вам чина штаб‑ротмистра. Вне очереди.

– Вот видите, – дипломат остро глянул на Бежецкого. – Пешка сократила путь до ферзя на целую клетку.

Саша заворожено переводил взгляд с перстня, к которому по‑прежнему не решался прикоснуться, на приказ, придавленный крепкой пятерней жандарма, и не мог отделаться от мысли, что это сон, продолжение того самого кошмара. Сейчас он очнется в своей постели и даже не вспомнит всех подробностей этой фантасмагории. Драгоценность стоимостью десять миллионов рублей, вожделенный совсем недавно чин штаб‑ротмистра… Решение уйти в отставку, какой‑то час назад казавшееся подвигом, эпохальным свершением, коренным поворотом в судьбе, на фоне всего этого как‑то съежилось, поблекло, потеряло значимость, выглядело уже не обдуманным мужским шагом, а желанием капризного малыша, вроде бессмертного: «Назло маме отморожу себе уши!»

Старшие собеседники смотрели на него и чего‑то ждали.

– И все равно, господа… – усилием воли оттолкнул наваждение, окутывающее его теплой липкой пеленой, Александр. – Я…

– О‑о‑о!.. А я и забыл! – полковник пожал плечами и потянул бумагу обратно к себе. – Вы же, голубчик, подлежите суду за дезертирство! Как же я так? Точно стариковский склероз, не иначе.

– Дезертирство? – поднял редкие белесые бровки граф. – Ну‑ка, ну‑ка, расскажите, Федор Михайлович.

– Да вот, молодой человек решил прокатиться из действующей армии до дому, – охотно пояснил жандарм. – А документы в надлежащем порядке оформить позабыл. Да и причины на то не имел.