Страница 131 из 219
Деятельность подобного рода людей наводит на мысль, что христианский призыв к прощению врагов эти люди не только не слышат (чаще всего считая себя при этом христианами), но не собираются прощать за давностью лет ни врагов, ни общество в целом. Они испытывают садистическое наслаждение, нанося вред своей Родине, они мстят народу за свои прежние невзгоды. Чуя друг друга издалека, они сбиваются в стаю — все эти якунины, борщевы, новодворские, боннэры, ковалевы, старовойтовы, шабады… Имя им — легион.
Приведем еще один документ из серии комариных писков “управляемой демократии”. Широко известные в более чем узких кругах отечественного “демократического движения” общественники поведали “городу и миру” о том, что ими создан “оргкомитет нового гражданского движения”, в связи с чем они, подражая коронованным особам, опубликовали “манифест”. Один из “либеральных” печатных органов (“Новая газета”, № 21, 1997), войдя в положение кающихся грешников несостоявшейся “демократии”, даже привел его избранные места, возможно, не без тайного умысла, чтобы таким изощренным, иезуитским образом посмеяться над лишенными смысла потугами демократической дворни. Среди подписантов значились Хельсинская группа, Комитет солдатских матерей, наш старый знакомый Л.Пономарев, значившийся как сопредседатель несуществующего Общественного комитета российских реформ, какие-то там “свободные профсоюзы” и другие — целая инвалидная команда “демократов”.
О чем печалятся “народные витии”, что тревожит их исстрадавшуюся совесть, какие проблемы собираются в очередной раз взвалить на свои могучие плечи подписанты, на полном серьезе именующие себя “общественными деятелями”? Очутившись после своего турпохода во власть на обочине, пребывая в политическом захолустье, они сообщают обществу о том, что открыли сущность современной русской жизни. Им после восьми лет “перестройки” и “реформ” наконец-то стало очевидно, какой политический режим и экономический строй сложились в стране. У них открылись глаза, после чего руки, по привычке, сами собой потянулись к перу, перо — к бумаге, и вновь потекли обращения и заявления, как в старое доброе время.
Оказывается, в “стране складывается опасная политическая ситуация”. Что стряслось? Что мы, темные, не знаем, а они, в отличие от нас, знают? Внемлите: “в центре и особенно на местах закрепляется полицейско-олигархический режим”. “Усиливается полицейский произвол”. У общества нет “никаких средств”, чтобы воздействовать на “местную администрацию” и “карательные(?) органы”. У политических бомжей стиль неизменен. Их всегда раздражали не бандиты, грабители, убийцы и воры, а силы правоохраны.
В “манифесте” публикуется одна безграмотная фраза, после которой невольно хочется ввести цензуру. Вот она: “Свобода слова сегодня гораздо более ограничена, чем в 1990–1992 годах”. Мы же рассматриваем указанный период как время словесного недержания, глумления над здравым смыслом газетного хулиганья.
Либералы и рыночники, проклинавшие в свое время общественную собственность, молившиеся, подобно паломникам на мощи, на частную собственность, стенают по поводу того, что “крупнейшие средства массовой информации… контролируются властью или финансовыми структурами”. Им не приходит в голову, что если владельцы власти и денег не овладеют крупнейшими СМИ, то они скорее раньше, чем позже, окажутся и без денег, и без власти. Ну не прощелыгам же и голодранцам, вроде авторов “заявления”, владеть телевидением, в самом деле!
Копируя прошлое и пытаясь эксплуатировать изжившие себя мифы, поистаскавшиеся “друзья народа” кликушествуют: “все больше граждане России осознают необходимость самим добиваться выполнения чиновниками… Конституции РФ и законов”. Политическим юродивым невдомек, что населению “новой России” (их России — Россиянии) глубоко наплевать и на Конституцию, и на законы, и на чиновничество. Оно выживает без их участия. А все эти три “общественных ингредиента” предпочитают, в свою очередь, никогда не пересекаться и никак друг другу не мешать. “Живи и жить давай другим”, - говорят они сами себе, не обращая внимание на комариный писк “массовой опоры демократии”.
Чем пытаются разжалобить читателя авторы “манифеста”? Состраданием к их нравственным мучениям, душевным метаниям и финансовым исканиям. Они разочарованы! Но кто сейчас не разочарован в “этой стране”? Их обманывали! Покажите, кого не обманули за эти 10 лет? Их “использовали”! Но миновала ли кого-нибудь чаша сия? Они “потеряли веру”! Да была ли у них вера-то? Они залезли в грязь, в которой сидят по уши! Кому не знакомо это гигиеническое чувство?
Приобщившись к общедоступными вопросам и сомнениям эта братия словно бы доказала сама себе, что ничем не отличается от “нормальных, честных людей”, которые теперь не живут, а “борются за выживание”. Но разве в этом дело? Конечно же нет! Главный побудительный стимул, толкнувший инициаторов “нового гражданского движения” заявить о своем существовании, до боли прозаичен. Публицистический пафос — присказка, риторика для отвода глаз. Сказка состоит в том, что “подписанты” после всего того, что совершили для разрушения ненавидимого ими “старого режима”, вместо благодарности, вместо того чтобы почивать на лаврах, “барахтаются в нищете и страхе”.
Вот почему новый строй “жесток и античеловечен”, а его лидеры награждаются званиями “примитивных карьеристов” и “воров”. Карьерист, как известно, это наглец, занявший хлебное место, которое вы предназначали для себя. А вор — это негодяй, не поделившийся с вами награбленным. Вот она, причина горечи, источник пафоса, повод для стенаний — обделили, отодвинули, оттерли — от пирога! А раз так, то обществу предлагается еще раз начать все с самого начала, поставив в качестве новых народных трибунов этих вышедших в тираж “правозащитников”. Им невдомек, что о их существовании уже никто не помнит, что их имена никому не интересны, что их прошлая и настоящая деятельность не вызывает иного чувства, кроме брезгливости и отвращения.
Что же касается призывов “начать политическую реформу снизу”, то они насквозь фальшивы и лицемерны. О какой правозащитной деятельности могут толковать люди, десятилетиями злоупотреблявшие правом и восторгавшиеся тем, как их недавние кумиры от бюрократии попирали законы страны, в конце концов расстреляв в упор конституцию из танковых орудий под их истерично-визгливое одобрение? Какие “свободные профсоюзы” могут создать профессионалы “свободных профессий”, отиравшиеся на русофобствующих западных радиостанциях, фабрикующие инструкции для дезертиров и изменников? О каком “местном самоуправлении” вправе говорить пособники тех, кто в течение четырех лет, предшествующих государственному перевороту 1993 года, чуть ли не ежедневно требовал разгона Советов — настоящих органов местного самоуправления, созданных благодаря свободным выборам 1990 года?
Фальшью и лицемерием дело отнюдь не ограничивается. В свое время эти “общественные деятели” штурмовали высшие государственные институты. Их манили перспективы, вдохновляли высоты власти. Теперь же, когда “дело сделано”, они призывают население страны начать все с начала — спуститься в котлован, чтобы “с фундамента строить новое здание”. В действительности же перед нами довольно примитивная попытка предохранить “жестокий и античеловеческий режим” от какой-либо реальной опасности со стороны одураченного, обманутого, а потому стремящегося к восстановлению элементарной справедливости общества. Его гнев, таким образом, пытаются канализовать, измельчить в бессмысленных, иллюзорных “механизмах реальной демократии”.
Господам из новоявленного Оргкомитета, прежде чем соглашаться на такую грубую, провокаторскую по сути работу, не мешало бы вспомнить, чем заканчивалась в России карьера гапонов и зубатовых. Вот того самого мы им и желаем в финале политической карьеры.
* * *
Мы хорошо помним апофеоз мятежа — кровавый ельцинский пир…
“Я помню все, что видел и слышал в те два дня. Или почти все.
Помню как утром 3 октября, ничего такого не подозревая, шел собирать материал о демонстрации: обычная работа. И как толпа, проламывая один за другим милицейские кордоны, дошла до Белого дома. И дебильное ликованье: “Мужики, победа!” И крик Руцкого: “На Останкино!””