Страница 132 из 219
Помню первый залп из окон телецентра, и стук пуль о плиты площади, и собственное удивление: “Неужели не холостые?…” И как девчонка лет пятнадцати, которой мы пытались перетянуть продырявленное бедро вчетверо сложенным бинтом, просила не снимать с нее штаны… Понять, что условности кончились и началась война, на которой надо выжить, — на это нужно время.
Помню как тащили мужчину, раненного, как показалось, в бедро, и как спустя несколько дней случайно узнал: прострелено было не бедро, а мошонка.
Помню пламя в окнах первого этажа техцентра и мысль: неужели такое возможно от каких-то жалких бутылок с “коктейлем”?
Помню охоту на репортеров: человек, с видеокамерой и никелированной стремянкой, сияющей в свете фонарей, и фонтанчики пыли от пуль отмечают его путь.
Помню крик Черниченко с балкона Моссовета: “С волками иначе не делать мировой, как снявши шкуру с них долой!” И рев толпы.
Помню перестрелку между крышами на углу Садового кольца и Нового Арбата и толпы непуганых идиотов, глазеющих на небывалый спектакль — войну с доставкой на дом. Танки лупят по Белому дому, и зеваки встречают каждый выстрел аплодисментами и радостными воплями: “Ура!”, “Бей по гадам без промаха!”, “Да здравствует демократия!”.
Помню: полдесятка камуфлированных “качков” делают во дворике котлету из прохожего, и под аккомпанемент его криков солдатик с автоматом на перевес выталкивает нас на улицу: “Все в порядке, его никто не тронет!”
Помню, как слушал и записывал рассказы пострадавших об избиениях и пытках в милицейских отделениях.
Помню запоздалый, дней через несколько, ужас. И долгое, долгое чувство, будто обмакнули головой в парашу…” (А.Таврицин, “Новая газета”, № 24, 1996).
Мы не знаем, простил ли Руцкой смертоубийство в центре Москвы, подружился ли он с Лужковым после того, как выиграл губернаторские выборы в Курске и приехал засвидетельствовать свое почтение московскому мэру с флягой водки. Мы не знаем, почему он в одном из телеинтервью рассыпался в похвалах Ельцину и объявил, что на грядущих выборах (2000 года) будет голосовать за него.
Страшная трансформация Руцкого ему самому, похоже была не заметна. Он говорил: “Представляете, что значит, когда прямой наводкой с расстояния сто метров бить калибром 125 мм из пушек по зданию, где находятся люди? Знаешь, что от них оставалось? Я все это видел, размазанное на стенах и потолках. Я когда в это здание захожу, у меня все время дискомфорт. Пять лет прошло, но когда я сижу там в приемной министров и вице-премьеров и жду… Никому не понять моего состояния! Я же все помню, кто где лежал, убитые, разорванные тела” (Ъ, 01.10.98).
Нет, это не тот вид памяти, который делает душу чище. Это забвение всего. Ведь прямо тут же Руцкой говорит о том, что главная его ошибка состояла в том, что надо было настоять на встрече с президентом. Он и с Лужковым по телефону тогда разговоры на эту тему вел. Теперь, когда ему выделили Курскую вотчину, стал и Ельцину и Лужкову кланяться в пояс — только что руки не лобызал. А тогда, в октябре 1993 Руцкой подписывал указа за указом, включая тот, что предусматривал смертную казнь для поддержавших Ельцина.
Мы не знаем, чем объяснил Жириновский соратникам свой подарок организатору расстрела безоружных людей в Останкино Лысюку. ВВЖ вручил убийце ни много, ни мало — автомобиль. А мы помним за что Лысюк получил звание Героя России, за что спецназ “Витязь” пользуется особым благорасположением Кремля.
Мы не знаем, что побудило газету “Завтра” написать о Лужкове: “Наш народ не злопамятен, он, возможно, мог бы простить Лужкову кровь. Простить — за сотрудничество с Московской Патриархией, за его помощь русским художникам из Академии Глазунова, простить его за заявления о том, что Чубайс видит в русских недоумков”.
Лужков и сам Лужков пытался оградить себя от возможных и близких уже преследований за 3–4 октября 1993. В очередную годовщину накануне парламентских выборов (1999) по ТВЦ показали передачу, в которой утверждалось, что в Белом Доме канализация и свет были отключены Ельцины. В то же время доподлинно известно, что это был один из главных вкладов Лужкова в совершение государственного переворота. Мы уже не говорим об участии в штурме парламента лужковской милиции и боевиков его евро-патрона Гусинского.
Мы не забыли и не простили.
Впрочем, помним не только мы, но и другая сторона. Хотя, там предпочитают говорить о другом. Сохраняя единство в ненависти к России, там грызутся по поводу того, кто у кого сколько украл и кто лучше понимает, что такое демократия. В 1997 г. они продолжали искать тех, кто не давал им телекамеры для съемок “штурма”, они продолжали восхвалять зашедшуюся в истерике артисточку, вопящую, что “нас надо защитить от этой чудовищной Конституции”, и пеняют “взглядовцам” на то, что они предложили разойтись по домам.
Разве что только неутомимый журналист-скандалист Минкин пощипал “героев” мятежа за чувствительные места (“Новая газета” № 34, 1997):
“Министр обороны, по словам президента, лучший, награжденный стограммовой золотой личной медалью Ельцина (из каких средств?), был презираем военными и штатскими, прославился позорной кличкой Мерседес, обещанием покорить Чечню за два часа и циничными словами о мальчиках, умиравших (по его бездарности) с улыбкой на устах.
Премьер Гайдар на прощание наскреб три процента голосов.
Слова “Чубайс” и “ваучер” стали почти ругательствами.
Политический советник президента Станкевич (лжец и взяточник) сбежал за границу.
Вице-премьер Поторанин до сих пор не объяснил, кому и за сколько ушло гигантское здание в Берлине.
Вице-премьер Лобов проходит по делу АУМ Синреке (якобы передавал секте технологию изготовления отравляющего газа зарин, примененного сектой в токийском метро, а также вынуждал военных тренировать сектантов на закрытой военной базе спецназа — Прим. авторов).
Своего бывшего заместителя по Верховному Совету и своего вице-президента Ельцин обстрелял из танков.
Его вице-президент собирал на соратников компромат чемоданами.
Его генпрокурор состряпал дело против вице-президента. Один — вышел по амнистии, другой — сидит под следствием.
Ерин, Бурбулис, Барсуков, Шумейко, Шахрай, Коржаков, Филатов, Ильюшенко, Грачев, Егоров, Рябов, Сосковец, Черномырдин, Хасбулатов, Руцкой — ведь это паноптикум. Ведь невозможно вспомнить ни одного светлого, умного, честного лица.
Точь-в-точь как плакаты с портретами членов Политбюро и кандидатов в члены. Как ни старались художники — на нас мертвыми глазами смотрели гладкие, холеные монстры”.
Справедливости ради отметим лишь, что сам Минкин как раз и создан из той самой попахивающей кашицы “ума, чести и совести нашей эпохи” — эпохи “демократии”: потявкать и свалить в туман, не задевая живых и всерьез опасных монстров.
“Демократическую” оценку событий 1993 г. можно рассматривать как сожаление о том, что крови было пролито мало, что Москву на завалили трупами, которые можно было бы снимать и снимать на пленку, а потом обвинить в убийствах тех, кто никогда не держал в руках оружия. Напившись крови в Чечне они на некоторое время успокоились, но снова и снова возвращаются к прежней теме. Им нужна кровь. Наша кровь — кровь русских людей.
Диагноз тут ясен. Люди, имеющие отношение к телевидению болеют общей болезнью — некрофилией, отягощенной ненавистью к России. Лечить этих уже точно бесполезно. Когда у России достанет сил, им следует выделить специальную резервацию, предварительно отобрав острые предметы, чтобы эти внешне интеллигентные люди не занялись каннибализмом. Для них это дело привычное.
История подвела все мнения об октябрьском мятеже к единому знаменателю. Заверять “общественность” в благотворности расстрела парламента уже становится просто неприлично. Большинство если и не понимает что это не так, то чувствует фальшь этих заверений. Для того, чтобы оценка деяний Ельцина как подлейших преступлений стала повсеместной, осталось совсем немного — достаточно ухода с политической арены самого Ельцина. Вместе с ним осыплется и вся официозная мифология. Эта мифология рассеялась даже у тех, кто слал снаряд за снарядом в Белый дом, успокаивая себя соображениями о верности приказу.