Страница 17 из 21
— И правда, Эдмунд, — прибавила ее светлость, полностью пробудясь, когда миссис Норрис стала сердито выговаривать Фанни. — Я провела на воздухе более часу. Три четверти часа сидела в цветнике, а Фанни тем временем срезала розы, и, поверь, было очень приятно, только очень жарко. В беседке было довольно тенисто, но, скажу тебе, необходимость дойти до дому привела меня в совершеннейший ужас.
— А Фанни срезала розы, да?
— Да, боюсь, нынешний год это уж последние. Бедняжка! Ей так было жарко, но розы совсем распустились и долее ждать было нельзя.
— Право же, ничего нельзя было поделать, — теперь уже мягче поддержала тетушка Норрис. — Уж не тогда ли у ней и заболела голова, сестра? Ничто так этому не способствует, как пребыванье на жарком солнце, да еще склонившись. Но, мне кажется, к завтрему все пройдет. Ты бы дала ей понюхать ароматический уксус, вечно я забываю наполнить свой флакончик.
— Уксус у ней, — сказала леди Бертрам, — он у ней с тех пор, как она второй раз воротилась из твоего дому.
— Как! — воскликнул Эдмунд. — Она не только срезала розы, но и ходила по этой жаре через парк к вашему дому, сударыня, да еще дважды?.. Не удивительно, что у ней болит голова.
Миссис Норрис разговаривала с Джулией и не слыхала его слов.
— Я боялась, что ей будет трудно, — сказала леди Бертрам. — Но когда розы были собраны, твоя тетушка захотела поставить их у себя дома, и тогда, сам понимаешь, надобно было их отнести.
— И роз было так много, что ей пришлось ходить дважды?
— Нет, но их надобно было оставить в свободной комнате сохнуть, и, к сожаленью, Фанни забыла замкнуть дверь и принести назад ключи, так что пришлось ей идти опять.
Эдмунд встал и зашагал по комнате.
— И неужто некого было послать с этим порученьем, кроме Фанни? — сказал он. — Право слово, сударыня, в этом деле вы очень скверно распорядились.
— Вот уж не знаю, как тут можно было поступить лучше? — вскричала миссис Норрис, не в силах долее оставаться глухой, — разве только пойти мне самой. Но я не могу быть в двух местах разом, а в это самое время я по желанию твоей маменьки разговаривала с мистером Грином об ее скотнице и обещала Джону Груму написать миссис Джефферис об его сыне, и бедняга ждал меня уже полчаса. Я думаю, никому не придет в голову обвинять меня, будто я когда-нибудь себя щажу, но, право же, не могу я все делать сразу. А что Фанни ради меня прошлась до моего дому, так тут не многим более четверти мили, и я не думаю, чтоб моя просьба оказалась чрезмерной. Как часто я хожу туда и назад по три раза на дню, ранним утром и поздним вечером, да в любую погоду, и слова не говорю.
— Я хотел бы, чтобы у Фанни было хотя бы вполовину ваших сил, сударыня.
— Ежели б Фанни постоянно не пренебрегала моционом, она б не уставала так скоро. Она вон уж сколько времени не ездила верхом, а я убеждена, что, когда она не ездит верхом, ей надобно ходить. Если б она перед тем каталась, я б не стала ее посылать. Но я думала, что после того как она согнувшись срезала розы, ей это только пойдет на пользу, ведь после такого рода усталости лучше всего освежает прогулка пешком. Солнце, правда, было горячее, но вовсе не такая уж стояла жара. Между нами говоря, Эдмунд, — сказала она, многозначительно кивнув в сторону его матери, — весь вред был оттого, что она срезала розы и слонялась по цветнику.
— Боюсь, так оно и есть, — сказала более чистосердечная леди Бертрам, услыхав эти слова. — Очень боюсь, что виною головной боли цветник, такая была жара, что и умереть можно. Я сама едва перенесла ее. Сидела и звала мопса, не хотела пускать его на клумбы, и то едва выдержала.
Эдмунд не сказал дамам более ни слова, но тихонько пройдя к другому столу, на котором еще стоял поднос с ужином, принес Фанни стакан мадеры и чуть не весь заставил выпить. Она бы рада была отказаться, но из-за слез, вызванных сменяющими друг друга чувствами, пить было легче, чем разговаривать.
Досадуя на мать и тетушку, Эдмунд пуще того сердился на самого себя. Он забыл Фанни, и это хуже всего, что сделали они. Если б о ней должным образом подумали, ничего бы худого не случилось; но четыре дня подряд она была оставлена без внимания, не имея никакого выбора ни в обществе, ни в моционе, не имея никакого повода отказаться от всего того, что могли с нее спросить ее неразумные тетушки. Стыдно ему было от мысли, что четыре дня подряд у ней не было возможности кататься верхом, и он дал себе зарок, что, хотя ему очень жаль лишать мисс Крофорд удовольствия, ничего подобного никогда больше не случится.
Фанни легла в постель с таким же тяжелым сердцем, как в первый вечер по приезде в Мэнсфилд-парк. В ее недомоганье отчасти было повинно и состояние духа, потому что вот уже несколько дней она чувствовала себя заброшенной и пыталась побороть недовольство и ревность. Когда она полулежала на диване, в дальнем углу, где укрылась от всех взглядов, душа у ней болела куда сильней головы; а из-за внезапной перемены, которую вызвала доброта Эдмунда, она едва была в силах совладать с собою.
Глава 8
Фаннины прогулки верхом возобновились на другой же день, и, так как утро было славное, пронизанное свежестию, не такое жаркое, как все последнее время, Эдмунд верил, что ущерб, нанесенный ее здоровью и настроению, будет скоро возмещен. В ее отсутствие приехал мистер Рашуот, сопровождающий свою матушку, которая пожаловала, чтобы проявить любезность, в особенности приглашением посетить Созертон, поскольку план, который возник две недели назад, из-за последовавшего затем ее отъезда из дому, до сих пор не осуществили. Тетушка Норрис и ее племянницы чрезвычайно обрадовались его возрожденью, и поездка была назначена на один из ближайших дней, при условии, что мистер Крофорд не будет занят; девицы не забыли поставить это условием, и, хотя тетушка Норрис готова была бы ответить за мистера Крофорда согласием, они не одобрили ее смелость, но и не пожелали идти на риск; и наконец, поняв намек мисс Бертрам, мистер Рашуот сообразил, что самое для него верное — тотчас же отправиться в пасторат, посетить мистера Крофорда и спросить, подходит ли ему среда.
Еще до того, как он воротился, пришли миссис Грант и мисс Крофорд. Они уже несколько времени гуляли и, выбрав другой путь в усадьбу, разминулись с ним. Однако ж они всех обнадежили, что он застанет мистера Крофорда дома. Было, разумеется, помянуто и о намерении ехать в Созертон. Право же, трудно представить, чтоб разговаривали о чем-либо, кроме этой поездки, так как миссис Норрис была из-за нее в приподнятом настроении, а миссис Рашуот, благожелательная, любезная, скучно-разговорчивая, напыщенная особа, которая лишь то и разумела, что касалось ее самой или ее сына, настоятельно уговаривала леди Бертрам поехать вместе со всеми. Леди Бертрам неизменно отклоняла приглашение, но спокойная манера отказа никак не убеждала миссис Рашуот, и она поняла, что миссис Бертрам подлинно не хочет ехать, лишь когда вмешалась миссис Норрис и куда многословней и громче объяснила ей правду.
— Для сестры это будет чересчур утомительно, уверяю вас, чересчур утомительно, дорогая миссис Рашуот. Ведь туда десять миль да назад десять. Вы уж извините на сей раз мою сестру и удовольствуйтесь двумя нашими милыми девочками и мною. Созертон единственное место, куда она и рада бы поехать в такую даль, но, право же, это невозможно. Фанни Прайс, знаете ли, составит ей компанию, и все будет хорошо; а что до Эдмунда, поскольку его тут нет, чтоб сказать самому, я отвечу за него — конечно, он будет счастлив присоединиться к остальному обществу. Он ведь может поехать верхом.
Миссис Рашуот, вынужденная согласиться с тем, что леди Бертрам останется дома, только и могла об этом пожалеть. Отсутствие ее светлости будет большим изъяном, и, конечно, было бы чрезвычайно приятно видеть у себя и молодую особу, мисс Прайс, она ведь еще не бывала в Созертоне, и такая жалость, что она его не увидит.