Страница 16 из 35
— Что бы сейчас предпринять? — размышлял он, прокашливаясь и предвкушая хороший выдержанный виски. — Так вот что я собираюсь делать: посижу в номере, снова посмотрю все кассеты, все, даже «Рэйнбоу Брайт». К ленчу закажу три чизбургера с ветчиной, поем холодного мяса часа в три. Потом вздремну. Вообще, надо лечь пораньше. Как-нибудь перемогусь.
Бобби Андерсон запнулась за восьмисантиметровый кусок металла, выступающий из земли.
Джим Гарденер запнулся за Рона Каммингса. Предметы разные, результат один и тот же. За недостатком гвоздей.
В то же самое время, когда Андерсон и Питер наконец-то возвращались домой после своего незабываемого похода к ветеринару, всего в двухстах десяти милях от них объявился Рон. Каммингс предложил спуститься в гостиничный бар и заказать выпивку.
— Или, — как остроумно продолжал Рон, — мы можем просто удрать с предварительной части и напиться.
Если бы он предложил это более деликатно, с Гардом было бы все в порядке. Как бы то ни было, Гард оказался в баре с Роном К., поглощая порцию за порцией и рассказывая самому себе нечто вроде того, как легко он может отказаться от выпивки, если действительно захочет.
Рон К, был хорошим серьезным поэтом, который жил на деньги, практически падающие у него из задницы… по крайней мере, он частенько так говорил. Я сам себе Медичи, мог сказать он. Он принадлежал к семье текстильных фабрикантов, занимающейся этим достойнейшим делом не менее девяти веков и владеющих южным районом Нью-Хэмпшира почти целиком. Семья считала Рона ненормальным, но так кате Рон был вторым сыном в семье, а первый сын не был ненормальным (то есть был вполне заинтересован в дальнейшем росте производства текстиля), родственники предоставили Рону возможность делать то, что он хочет; например, писать стихи и читать стихи, и пить почти безостановочно. Рон был худощавым молодым парнем с внешностью кинозвезды. Гарденер никогда не видел, чтобы тот ел что-нибудь, кроме соленых орехов и сухого печенья. К его чести надо отметить, что он и представления не имел об алкогольной проблеме Гарденера… и, например, о том, что он однажды под пьяную руку чуть не убил свою жену.
— Идет, — согласился Гарденер. — Не откажусь. Приступим. Пропустив несколько рюмок в баре гостиницы, Рону решил, что двое таких отличных ребят, как он и Гард, могли бы отправиться куда-нибудь, где обстановка повеселее, чем здесь. — Полагаю, душа требует чего-нибудь… — сказал Рон. — Правда не уверен, но…
— Бог не жалует трусов, — закончил за него Гард. Рон опрокинул рюмку, хлопнул его по плечу и спросил счет. Просмотрев его, расплатился, добавив солидные чаевые. — Танцуйте, барышня! — И они вышли.
Тусклое вечернее солнце ударило Гарденеру в глаза, и он внезапно понял, что эта затея добром не кончится.
— Слушай, Рон, пробормотал он. — Думаю, может быть, я лучше…
Каммингс обнял Гарда за плечи; румянец выступил на его неизменно бледных щеках, сонные голубые глаза возбужденно блестели (Гард отметил, что теперь Каммингс выглядит почти как Тод из Тод Холла после покупки машины); он прошептал: «Джим, не бросай меня сейчас. Перед нами лежит весь Бостон, такой неизведанный и заманчивый, сияющий, как эякуляция первых юношеских желаний, грез…»
Гард просто захлебнулся от смеха.
— Почти по Гарденеру в стиле Гарденера — мы все приходим в этот мир, чтобы познать неведомое и испытать любовь, — сказал Рон.
— Бог не жалует трусов, — отозвался Гард. — Возьми такси, Ронни.
Он вскинул глаза: в небе, прямо над ним, большая черная воронка, надвигающаяся как раз на него; того гляди, втянет его внутрь и унесет. Хотя, конечно, не в страну Оз.
Такси затормозило. Водитель спросил, куда им надо ехать.
— В страну Оз, пробормотал Гарденер. Рон пояснил.
— Он имеет в виду местечко, где можно выпить и развлечься. Можешь что-нибудь предложить?
— Конечно, — ответил шофер.
Гарденер обнял Рона за плечи и прокричал:
— Эх, гулять, так гулять, чтоб чертям было тошно!
— Выпьем за это, — поддержал Рон.
2
На следующее утро Гарденер, проснувшись, обнаружил себя в ванне с холодной водой. На нем был выходной костюм — тот самый, который он опрометчиво надел вчера, отправляясь с Роном Каммингсом на поиски приключений, — теперь он прилип к Гарду, как вторая кожа. Он осмотрел свои руки: пальцы белые и вялые, как заснувшая рыба. Он пролежал в ванне довольно долго. Должно быть, когда он туда забрался, вода была горячей. Впрочем, он не помнит.
Он открыл сток. На туалетном столике стояла бутылка бурбона; полупустая бутылка, заляпанная каким-то жиром. Гарденер взял ее в руки; судя по запаху, это жир жареного цыпленка. Его больше интересовал аромат, исходящий из самой бутылки. Не делай этого, пронеслось в голове, однако он припал ртом к горлышку, даже не останавливаясь на этой мысли. Сознание померкло.
Когда Гарденер снова опомнился, он стоял посреди спальни, держа в руке телефонную трубку и догадываясь, что он только что набрал номер телефона. Чей? Он терялся в догадках, пока Каммингс не снял трубку. Судя по голосу, Каммингс раскис куда больше него. Если это, конечно, возможно.
— Что мы там вытворяли? — Гарденер услышал свой голос. Так бывает всегда, когда этот проклятый ураган подхватывает его; даже если сознание не покидает его, все окружающее воспринимается им как-то со стороны, он бывает, что ли, чуть не в себе. Ему все время кажется, что он плавает в своей собственной голове, как надувная игрушка в тазу с водой. Что-то вроде раздвоения личности. — Сколько глупостей мы выкинули?
— Глупостей? — повторил Каммингс и замолчал. Гарденер предположил, что он думает. Хотелось бы надеяться… А может быть, он просто потрясен содеянным. Гарденер почти окоченел.
— Да ничего такого, — вымолвил наконец Каммингс, и Гарденер вздохнул с облегчением. — Вот только с моей головой что-то неладно, просто на части раскалывается. Иисусе!
— Ты уверен? Ничего? Совсем ничего? Ему вспомнилась Нора.
«Застрелили вашу жену, а?» — прозвучал в его сознании чей-то голос — голос комического героя. Ну и дельце.
— Ну-у… — протянул Каммингс и замолчал. Гарденер стиснул трубку.
— Что ну? — Какой же яркий свет в комнате, так и режет глаза. Почти как вчера, когда они выходили из бара.
Что-то ты сделал. У тебя начался очередной запой, и ты сделал очередную глупость. Или безумство. Или преступление. Ты ведь собирался держать себя в руках, побороть это наваждение? А что, ты действительно думал, что сможешь?
Какие-то обрывки из старых кинолент навязчиво крутились у него в памяти.
Злобный эль Команданте: Завтра, после захода солнца, вы, сеньор, будете мертвы. Вы видите солнце в последний раз!
Храбрый американец: Ну что ж, но ведь ты-то останешься лысым всю свою оставшуюся жизнь.
— Что же я сделал? — спросил он Рона.
— Ты пустился в спор с какими-то ребятами в баре, — хихикнул Каммингс. О! Господи, когда они покатывались со смеху, ты обиделся, представь себе. Ты ведь помнишь этот бар и тех ребят, правда, Джим?
Он сказал, что не помнит. Если напрячься, вспоминается местечко братьев Смит. Солнце как раз опускалось в красную мглу; это было в конце июня, в… Когда? В восемь-тридцать? Четверть девятого? Где-то часов через пять с того момента, когда они с Роном пустились во все тяжкие. Он мог вспомнить томительное мычание какой-то популярной группы… Теперь вспоминается яростный спор об Уоллесе Стивенсе с Каммингсом, перекрикивание шума в зале дансинга, упоминание о чем-то, касающемся Джона Фогерти. Это был последний пласт памяти, до которого Гарденеру удалось докопаться.
— Ну, ты помнишь: забегаловка с плакатом «Валон Дженнингс — в президенты» во всю стену, — уточнил Каммингс. — Мы перехватили там пинту-другую.
— Не помню, — растерянно отозвался Гарденер.
— Ну, ты же там вовлек в спор пару ребятишек. Слово за слово, и обстановка накалилась. Короче, завязалась драка.
— Так я ввязался в драку? — уныло поинтересовался Гард.