Страница 102 из 106
Актриса снова ощутила ледяную струю, пронизавшую ее до корней волос, словно душа слепой переселилась в нее.
— В конце Прелюдии пылкие хроматические гаммы выражают возрастающую радость, неудержимую жажду жизни… Слушай! Слушай. Ах как чудесно! Сегодня утром, Фоска… сегодня утром я работал… И это созданная мной мелодия разливается сейчас в небе… Разве мы не избранники?
Дух жизни одушевлял тишину. Могучее вдохновение сообщало трепет безмолвию.
Казалось, что неподвижные берега, пустынный горизонт, гладкие воды, уснувшие земли были охвачены стремлением ввысь, и оттуда неслась пробуждающая весть о великом пришествии. Душа женщины всецело разделяла это стремление и словно лист, подхваченный вихрем, возносилась на вершину любви и веры. Но лихорадочная жажда деятельности, порыв вдохновения и потребность творчества овладели душой поэта. Способность к работе, казалось, все возрастала. Он представлял себе полноту предстоящих часов. Он представлял себе свое произведение в законченном виде — количество страниц, кипу оркестровых партитур, богатый материал для разработки мелодий. Он представлял себе римский холм, строящееся здание, равномерно отшлифованные камни, рабочих — заботливых каменотесов, строгого и бдительного архитектора, громаду Ватикана, возвышающуюся против театра Аполлона, священный город внизу. Он представлял себе, улыбаясь, маленького человека, с папской торжественностью оказывающего поддержку предприятию, он приветствовал длинноносую и угловатую фигуру этого римского князя, который, не покрывая бесчестием своего имени, пользовался золотом, собранным веками хищения и злоупотребления папской властью для того, чтобы возвести гармоничный храм возрождающегося Искусства, освещавшего красотой мощную жизнь его предков.
— Через неделю, Фоска, моя Прелюдия будет окончена, если милость судьбы не оставит меня. Я хотел бы тотчас же попробовать ее в оркестре. Быть может, мне придется отправиться для этого в Рим. Антимо делла Белла еще более нетерпелив, чем я сам: почти каждое утро я получаю письмо от него. Я думаю также, мое присутствие на несколько дней в Риме будет необходимо, чтобы помешать возможным недоразумениям при постройке театра. Антимо пишет, что возникает спор о разрушении старой каменной лестницы, поднимающейся от сада Корсини в Яникуль. Я не знаю, помнишь ли ты это место. Улица, ведущая к театру, проходя через Арко-Сеттимано, огибает крыло дворца Корсини, пересекает сад и приводит к подножию холма. Зеленеющий холм — помнишь ты его? — усеянный лужайками, кипарисами, платанами, лаврами и дубами, имеет вид священной рощи с короной из итальянской сосны.
На склоне — уже настоящая дубовая роща, орошаемая подземными ключами. Весь холм изобилует родниками. Слева — фонтан Паолина возвышается подобно укрепленному замку. Ниже тянется черное пятно Боско Парразио. Каменная лестница, разделенная на две половины целым рядом переполненных широких бассейнов, ведет к площадке, где перекрещиваются две аллеи лавров, — аллеи, действительно достойные Аполлона, достойные провести человечество в мир поэзии. Нельзя вообразить себе более величественного входа. Тень вековой тайны осеняет его. Камень ступеней, перил и статуй соперничает твердостью с корой старых платанов. Слышно лишь пение птиц, журчание водяных струй, шелест листьев, и я думаю, что поэты и чистые духом могли бы различить в этих звуках трепет Гамадриад и дыхание Пана…
Неутомимый воздушный хор рос… рос, безостановочный, беспрерывный, наполняя собой все пространство, подобно нескончаемой пустыне, подобно нескончаемому свету.
Смелая мелодия создавала среди спящих лагун иллюзию единодушной тревоги, как бы охватившей воды, пески, травы, туман — всю природу — стремлением ввысь. Все, что раньше казалось инертным, теперь дышало, трепетало в страстной мольбе.
— Слушай! Слушай!
И образы жизни, вызванные Творцом, и древние имена бессмертных сил, управлявших Вселенной, стремления людей перешагнуть за круг повседневных терзаний, чтобы найти успокоение в красоте, и обеты, и надежды, и смелые усилия — все среди этого места забвения и молитвы вблизи скромного острова, сохранявшего следы апостола Нищеты, освобождалось от призраков смерти и тления при звуках волшебной мелодии.
— Не правда ли, похоже на бурный порыв нападения?
Напрасно бесцветный берег, истертые камни, гнилые корни, обломки разрушенных зданий, запах разложения, могильные кипарисы, черные кресты — напрасно все это напоминало то же самое слово, которое мелькало тогда на устах каменных статуй вдоль реки.
Песнь свободы и победы царила над всем окружающим, она наполняла ликованием сердце того, кто должен был творить с радостью.
«Вперед! Вперед! Выше! Все выше!»
И душа Пердиты, свободная от низких побуждений, готовая ко всевозможным испытаниям — при звуках возносящегося к небу гимна дала обет снова отдать себя жизни. Как в далекий час ночного безумия, Фоскарина повторяла: «Служить! Служить!»
Гондола входила в канал, заключенный между двумя берегами, настолько близкими, что можно было видеть стебли трав и различать среди них молодые побеги по более нежному оттенку.
Своей переполненной душой актриса понимала любовь Поверолло к творениям природы, она жаждала излить свою бесконечную потребность обожания на все живущее, ее глаза сияли детской чистотой, и окружающее отражалось в них как в ясном зеркале вод — некоторые образы, казалось, возвращались из отдаленного прошлого, и она узнавала их в новом воплощении. Когда лодка причалила, Фоскарина удивилась, что они так скоро приехали.
— Хочешь сойти? Или ты предпочитаешь вернуться назад? — спросил Стелио.
Она колебалась немного, потому что ее рука лежала в руке возлюбленного и ей казалось, что, отняв ее, она потеряет часть отрадного покоя.
— Да, — ответила она с улыбкой. — Пройдемся, пожалуй, по этой траве.
Они высадились на острове Святого Франциска. Несколько молодых кипарисов смиренно приветствовали их. Ни одного человеческого лица не было видно. Невидимый хор наполнял пустыню своим гимном. Туман расползался и сгущался в облако по мере того, как заходило солнце.
— По такой траве мы не ступали? Не правда ли, Стелио?
— Теперь начнется каменистое восхождение.
Она сказала:
— Пусть начинается восхождение, и пусть оно будет трудным.
Стелио удивился непривычной веселости, звучавшей в голосе его спутницы. Он заглянул в глубину ее глаз и увидел в них упоение.
— Почему, — произнес он, — мы чувствуем себя такими радостными и свободными на этом заброшенном острове?
— А ты знаешь, почему?
— Для других это место должно казаться печальным. Когда сюда заходят, то спешат вернуться назад, унося с собой тень Смерти.
Она сказала:
— Мы избранники.
Он отвечал:
— Только тот, кто полон надежд, полон жизни.
И она заключила:
— Кто любит — тот надеется.
Мелодия воздушного хора влекла к себе неудержимо их души.
Стелио сказал:
— Как ты прекрасна!
Внезапной краской вспыхнуло страстное лицо Фоскарины. Вся трепещущая, она остановилась, полузакрыв глаза.
Затем произнесла, задыхаясь:
— Какой теплый ветер! Ты не ощущала на воде такого теплого дуновения?
Она вдыхала в себя воздух.
— Пахнет скошенным сеном. Ты чувствуешь?
— Это запах водорослей.
— Посмотри, как прекрасны поля.
— Видишь, вдали — это Лидо. И там — остров Сан-Эразмо.
Солнце, разорвав дымку тумана, заливало золотом весь залив. Сырые обнаженные отмели казались яркими, словно цветы. Тени маленьких кипарисов удлинялись и становились почти голубыми.
— Я уверена, — сказала Фоскарина, — что где-нибудь по соседству цветут миндальные деревья. Пойдем к плотине.
41
Благословен будь Творец за сестру Твою, а нашу мать — землю, поддерживающую, и насыщающую нас, и производящую разнообразные плоды и цветущие травы.