Страница 106 из 106
Было 16 февраля, после полудня. Стелио Эффрена. Даниеле Глауро, Франческо де Лизо, Бальтазаре Стампо, Фабио Мольца и Антимо делла Белла дожидались в вестибюле дворца. Последний из них только что вернулся из Рима с двумя мастерами, участвовавшими в постройке Театра Аполлона и привезшими на гроб лавровые ветви, срезанные на Яникуле.
Они дожидались молча, даже не обмениваясь взглядами, сердца их сильно бились. Легкий шелест слышался за входной дверью, с двумя канделябрами по бокам и с надписью: Domus pacis.
Лодочник, ставший уже дорогим для молодых людей, позвал их. Его мужественное открытое лицо носило следы слез.
Стелио Эффрена шел впереди, товарищи последовали за ним. Поднявшись на лестницу, они очутились в низкой, слабо освещенной комнате, наполненной благовониями и цветами. Несколько минут прошло в ожидании. Дверь отворилась.
Один за другим они вошли в соседнюю комнату. Все побледнели.
Перед ними лежал труп в стеклянном гробу, а рядом с ним стояла женщина, и лицо ее было бело, как снег. Рядом помещался другой открытый гроб из полированной стали.
В ожидании знака шестеро носильщиков выстроились у праха. Царила полная тишина, глаза их были неподвижны, а безнадежная скорбь как вихрь проникала до самой глубины души присутствующих. Все взоры были обращены на избранника Жизни и Смерти. Улыбка разливалась по лицу усопшего гения — какая-то бесконечно-далекая улыбка, сверкающая холодным блеском ледников, моря или небесного спектра. Взор не в состоянии был ее выдержать, а души наполнялись восторгом, ужасом и умилением, чувствуя в ней откровение свыше.
Женщина со снежно-белым лицом сделала еле заметный знак и снова окаменела.
Тогда шестеро друзей приблизились к праху и простерли руки, собираясь с силами. Стелио Эффрена подошел к изголовью, а Даниеле Глауро — к ногам, как и в тот раз. По слову распорядителя, произнесенному шепотом, они разом приподняли гроб.
Все были ослеплены — будто внезапный луч света пронизал хрусталь. Бальтазаре Стампо зарыдал. У всех сдавило горло. Гроб заколыхался, потом опустился в металлический футляр, как бы в броню. Все шестеро упали ниц. Перед тем как опустить крышку гроба, ими овладела нерешительность при виде этой бессмертной улыбки. Стелио Эффрена, услышав легкий шорох, поднял глаза: перед ним было снежно-белое лицо, склоненное над трупом, подобно призраку любви и страдания. Вечность сверкнула в мгновении. Женщина исчезла.
Когда крышка была опущена, они снова взялись за свою потяжелевшую ношу. Они вынесли ее из залы и медленно спустились по лестнице. Охваченные бессмертной скорбью, они вглядывались в отражение дружеских лиц на поверхности металлического гроба.
Погребальная лодка ждала у входа. На гроб накинули погребальный покров. Шестеро друзей с непокрытыми головами дожидались появления семьи покойного.
Семья была вся в сборе. Вдова прошла под вуалью, но ее бледное лицо навсегда запечатлелось в памяти присутствующих.
Погребальная процессия двигалась быстро. Впереди скользила барка с гробом, за нею следовала семья покойного, группа юношей замыкала погребальный поезд. Водный путь шел среди камней, небо было пасмурно. Глубокая тишина царила над прахом того, кто претворил в музыку стихии Вселенной, создал религию для людей.
Стая голубей сорвалась с мрамора. Скользя зигзагом молнии, она пересекла канал над лодкой с гробом и обвилась гирляндой вокруг зеленого купола San-Simeone.
На набережной ожидала скорбная группа почитателей. Громадные венки наполняли ароматом воздух. Слышалось журчание воды, разрезаемой носом лодки.
Друзья подняли гроб, понесли на своих плечах до железной дороги и поставили на катафалк. Приблизилась группа почитателей и возложила венки поверх покрова. Все молчали.
Тогда подошли двое рабочих с лавровыми ветками, срезанными на Яникуле.
Мускулистые и сильные, выделявшиеся среди всех своей красотой и мощью, они казались родоначальниками романской расы. Они были торжественно спокойны, похожие на свободных жителей Кампаньи. С налитыми кровью глазами, с резкими чертами лица, низким лбом, короткими курчавыми волосами, сильно развитыми челюстями — они являлись живыми памятниками времен консульства. Исполненные чувства собственного достоинства, они казались на высоте своего положения.
Друзья взяли ветки и разбросали их по крышке гроба.
Необычайным благородством веяло от этих латинских ветвей, срезанных на холме, куда некогда слетались вещие орлы, где в позднейшие и все же сказочные времена проливались реки крови, во имя красоты и свободы Италии. Ветви были стройные, гибкие, и их темная жесткая листва с бесчисленными жилками благоухала ароматом Победы.
Все направились к Баварскому холму, еще не проснувшемуся от зимнего холода, между тем как его вековые дубы, под журчание подземных источников, пускали новые побеги, в лучах восходящего солнца Рима.