Наследник

— Притча о Самсоне и Далиле.

Новый шелест пожелтевших от времени ергаментных страниц и легкое движение руки, слегка чиркнувшее кончиками ухоженных ногтей по красочной, и (к некоторому сожалению священника) очень четкой миниатюре, изображающей трех апостолов. К сожалению — потому что у всех троих, как на грех, были длинные волосы.

— Ээ?.. М-да.

Отец Агапий отчетливо вздохнул, и в очередной раз вспомнил того милого и послушного мальчика, коим был его духовный сын всего какой-то год назад.

— Хорошо, оставим это, до времени.

Подойдя к массивной подставке для книг и лежащему на ней громадному фолианту, он ненадолго задумался, затем рассеяно перекинул десяток страниц.

— Чти, отрок. Отсель и до самого конца.

Царевич тут же согласно кивнул, и удивительно быстро заскользил специальной резной костяной указкой по ровным наклонным строчкам младшего полуустава.

— Вслух?..

Движение указки даже не замедлилось. Да и вообще было незаметно, что царственный ученик услышал своего наставника, что последнего весьма и весьма огорчало.

— М-мдам!..

Через довольно короткое время костяной кинжальчик замер на последней строке «Сказания о десной руке святого Иоанна Предтечи, крестившей Господа», а внимательный взгляд насыщенно-синих глаз приобрел явственный вопросительный оттенок. Агапий на это лишь беззвучно вздохнул, в который уже раз сокрушаясь упрямству царевича. А заодно, поражаясь его же умению донести до остальных все свои желания. Вот как сейчас, например — даже и малого звука не сорвалось с юных губ, а духовнику стало понятно, что от него ждут новых заданий, или поучений.

— На сем ныне и закончим. Уроком же твоим будет переписать до дня субботнего кафисм осьмнадцатый из Псалтири. Все ли понял, отрок?

Увидев согласный кивок, святой отец еще раз тихонечко вздохнул, одним слитным движением перекрестил ученика, после чего и убыл из светлицы. Оставив дальнейшую заботу о тяжеленном фолианте с интригующей надписью «Жития святых» на девятилетнем хозяине покоев.

«Вот интересно, и с кого это такую толстую кожу содрали на обложку, а? Листы-то понятно, безвозмездный дар от новорожденных телят на богоугодное дело».

Быстро подсчитав общее количество страниц из белого полупрозрачного пергамента, переплетенных в большущую книжищу с потемневшими от времени серебряными застежками (если честно, в закрытом виде «Жития…» больше всего напоминали ему маленький сундучок), Дмитрий уважительно качнул головой. Чуть больше трехсот листов!.. Учитывая же тот факт, что из одной телячьей шкурки при всем желании получалось не больше двух страничек… Можно было смело утверждать, что перед ним лежало целое стадо. Только, так сказать, в очень концентрированном виде.

— И-иуф!

Бум.

Сборник биографий и мемуаров высокочтимых православной церковью святых, заметно прогнул совсем не тоненькую книжную полку с учебными пособиями царевича.

«Тяжеленный какой! В следующий раз пусть этот Купидон сам свои книжки таскает. Хм, а с другой стороны, ее можно использовать в качестве штанги, что открывает интересные перспективы».

Достав с той же полки новехонький томик Псалтири, прилежный ученик повертел его в руке и задумался — сейчас переписать порядком поднадоевший уже кафисм, или заняться чем-нибудь поинтереснее?

«Мне эти псалмы скоро уже сниться начнут. Такое впечатление, что меня в монахи готовят, или писцы!».

Потыкав пальцем в тоненькую пачку желтовато-сероватой рыхлой бумаги с неровными краями и презрительно покривив губы (какое убожество!), он перевел взгляд на три гусиных пера. И тут же почувствовал, как весь его трудовой порыв бесследно уходит в никуда — одна только мысль, что перед упражнениями в каллиграфии ему придется вдосталь потренироваться еще и в очинке перьев… Фу! Одна из тех немногих премудростей, кою он так и не смог освоить. Пока. Может, мелкая моторика пальцев хромала, а может просто отсутствовало должное желание — но на одну удачную попытку заострить и расщепить перо так, чтобы им можно было писать, приходилось самое малое три неудачных. Особую же пикантность его мучениям придавало невысокое (и это еще ОЧЕНЬ мягко сказано!) качество бумаги. Слабо надавишь острием, так перо не пишет. Сильно надавишь — тут же рвет рыхлую бумажную гладь, вдобавок щедро окропляя ее брызгами и кляксами. Кругом одно расстройство…

«Эх, сейчас бы мне сюда десяток листиков собственного производства!».

Дмитрий мечтательно прикрыл глаза, вспоминая, какие шедевры порой выходили из-под его рук. С орнаментом из живых цветов, с узорами из трав, оттенками самого разного, но неизменно сочного цвета, затейливо обрезанными краями!.. Лепота, одним словом.

Донн!..

Густой и протяжный звон самого большого колокола Успенского собора тут же подхватило множество его меньших собратьев в звонницах других храмов и мелких церквей, намекая тем самым православному московскому люду, что неплохо было бы вспомнить и о душе. Хотя бы мимолетно. А заодно, переводя мысли наследника в более практическую плоскость: до прихода следующего наставника оставалось не больше двух часов, и следовало поскорее решить, чем он займет свободное время. Можно было поработать пером — но делать это девятилетнему отроку совсем не хотелось. Голода он не чувствовал, желания побездельничать тоже, подышать свежим январским воздухом… Было бы неплохо, да. Но увы, не пустят. Без надзора и сопровождения не пустят, понятное дело — царственный отец желал полностью исключить их жизни своего первенца любые неприятные неожиданности. Так что поморозить щеки можно, но это будет не прогулка, а медленное шествие под конвоем из доверенной верховой челядинки Авдотьи и парочки постельничих сторожей. То есть сплошная тоска да скука — туда нельзя, сюда тоже (царевичу невместно!), и даже просто побегать всласть и то не получится — ибо негоже наследнику престола московского уподобляться каким-то там простецам. Если желает игр и увеселений, так к его услугам есть специальная ледяная горка (с которой он, как идиот, будет кататься в полном одиночестве), потешные палаты со специально обученными людьми (ага, скоморохи и карлы наше все, как и балалаечники) и даже артисты разговорного жанра, называемые верховыми богомольцами. Могучие старики, всегда готовые поведать пару-тройку поучительных баек на любую заданную тему, поделиться избранными воспоминаниями о своем участии в дальних странствиях и славных походах… А ежели будет на то желание слушателя, то и подробно, с многочисленными примерами, рассказать о всех княжеских дрязгах и раздорах на Руси. Причем, самое малое, за последние сто лет.

«Коты-Баюны московского розлива, блин!».

Но если и это чем-то не устраивало царственного отрока, он всегда мог разогнать скуку с наставником в воинских умениях. Благо, что тот всегда был рад нагрузить чем-нибудь полезным своего воспитанника. Сабелькой помахать до слабой испарины, пометать из детского лука стрелы в мешок с соломой, растрепать копьецом соломенное же чучело… Был бы ученик, а занятие ему всегда найдется!..

«Эх, бедный я несчастный! Пройтись, что ли, по дворцу?».

Но по зрелому размышлению, и эту идею пришлось забраковать. Ближе к вечеру — возможно, а пока в переходах и горницах Теремного дворца явный переизбыток постороннего боярского люда. Соответственно, слишком много любопытствующих или просто внимательных взглядов будут его встречать и провожать. Как ни крути, а удовольствие крайне сомнительное.

«Ну что же, тогда остается одно. Пойти и предаться усердной молитве — и время скоротаю, и аппетит, хе-хе, нагуляю».

Крестовая комната встретила его теплом от солнечных лучей на заиндевевшей слюде, ровными квадратами заполнявшей глухой оконный переплет, сладковатым запахом масла от небольшой лампадки и служкой, подметающим пол. Уже привычно не обращая на челядь ровным счетом никакого внимания, Дмитрий преклонил колени перед центральной иконой в иконостасе (причем не абы как, а на специальную войлочную подушечку), и неспешно перекрестился. Еще медленнее закрыл глаза, и доселе спокойное средоточие тут же пробудилось, засияв спокойными жемчужными переливами света в такт ударам сердца. Чуть сжалось, затем резко расширилось, ощетинившись иголками разрядов, отдающихся по всему телу, заструилось ласковым теплом по… Каналам, линиям, сосудам, а быть может и тем самым пресловутым чакрам?.. Он по сию пору затруднялся описать словами все то, что чувствовал и ощущал. Да и так ли это важно? За год новой жизни он продвинулся дальше (или глубже), чем за добрый десяток лет старой. И еще продвинется. Чего бы ему это ни стоило!..