Наследник

— Владыко?..

Еще один комнатный боярин тихонько вошел, подождал, пока его заметят, не дождался и почтительным голосом обозначил свое существование. После властного жеста передал из рук в руки небольшой свиток — послание из Кирилло-Белозерского монастыря, еще раз поклонился и вышел. Пергамент, ненадолго задержавшись в иссохшей от времени и церковных постов руке, выпал и присоединился к другим свиткам на столе. С делами да посланиями он будет разбираться завтра!.. Тем паче, что если бы было что-то срочное, ему бы так и сказали. Тем временем, мысли с наследника повернули на самого государя, Иоанна Васильевича. Давно ли они, вся его Избранная рада, собирались в царских палатах за неспешным разговором да думами, как лучше обустроить Русь?.. А теперь, иные в опале, а иных и вовсе нет. Любимец государя, большой умница окольничий Адашев Алексей, уехал в добровольную ссылку, в Ливонию, третьим воеводой Большого полка. Через полгода переведен в Юрьев. Тут же взят под стражу, а спустя каких-то два месяца тихо умер в темнице, от горячки. Ближник царя, священник Благовещенского собора Сильвестр — сослан навечно в Соловецкую обитель. Князь Курлятьев отправлен воеводой в Смоленск, и поговаривают, что он вот-вот получит полную отставку. Князья Воротынский, Серебряный, Горбатый, Шереметевы… Вроде бы и при дворе, но прежнего доверия, а вместе с ним и влияния на дела государственные более не имеют. Часть доверенных бояр уехала с посольствами: дьяк Иван Висковатов в Литву насчет Ливонских дел; а бояре Вокшерин и Мякинин отбыли сватать дочку у князя-валии Кабарды Темрюка Идаровича. И кто остался при великом князе? Он, митрополит Макарий, да князь Курбский, вот и все.

Служка, двигаясь неслышимой тенью, принес и поставил простой деревянный кубок с горячим медовым сбитнем. А хозяин митрополичьих покоев, даже его не заметив, сокрушенно вздохнул и покачал седой головой: что-то будет дальше? Нрав великого государя переменился, от прежней мягкости, почитай, ничего и не осталось — жестокосерд, скрытен, на ближних своих глядит так, будто в чем подозревает… Охо-хо, что-то дальше будет? Впрочем, как бы ни переменился Иоанн Васильевич, одно у него осталось по-прежнему. Даже более того — как начинает вести речь о детях своих, так явно умиротворяется, а если касается первенца, так и вовсе светлеет ликом. Радует его наследник, радует. Смышленостью своей, даровитостью, разумением, а особенно — тем, как держит себя. Будто и не девять лет ему, а все пятнадцать. Истинная царская кровь!.. Владыко Макарий огладил бороду и внезапно вспомнил то, что видел сам: седьмицы две назад, на утрене в Успенском храме, дядя наследника боярин Никита Романович положил племяннику руку на плечо. Вернее, попытался положить, так как ее тут же резко сбросили — и окольничий Захарьев-Юрьев повторять свое начинание не рискнул. Потому как не в том уже возрасте царевич Дмитрий, чтобы ему прилюдно обиды чинить. Хм, правду, значит, ему поведали — не терпит мальчик чужих прикосновений, только от батюшки, братьев да личной служанки. Нелюдим, на сверстников внимания не обращает. Занятно… Еще людишки поговаривают, что временами у него очень тяжелый взгляд становится — особенно, когда он чем-то раздражен. И веет чем-то таким, нехорошим. Собственно, именно это и послужило одной из причин сегодняшнего приглашения наследника на небольшую беседу. А второй причиной была необходимость совета государю — вчера он, радостный и одновременно слегка озадаченный, поведал Макарию о просьбе своего первенца. Который очень настойчиво пожелал научиться лекарскому делу, видя в наставниках личного царского врачевателя Арнольда Линдзея. Хм, не только личного, но и вообще единственного на данный момент. Потому как врачеватель Ральф Стендиш второй месяц не встает с ложа, и по всему, вряд ли вообще когда-то встанет, медленно угасая от грудного кашля. Тоже врачеватель, самого себя вылечить не в состоянии. Тьфу!.. Кхм, о чем это он? Ах да! Попросил его государь о совете — стоит ли дозволить сыну подобную блажь? И приличествует ли ему, наследнику православного царя, вообще заниматься подобными науками?

— Владыко?

Кивнув комнатному боярину, Макарий почти сразу ласково улыбнулся, приветствуя царевича Дмитрия.

— Проходи, отрок. Садись вот здесь, поближе, дай на тебя посмотреть. Вырос как, окреп! Совсем скоро взрослым станешь…

Мальчик, в ответ на приглашение, со всем вежеством еще раз поклонился, уселся, и принял предложенный ему сбитень. Чуть-чуть отпил, устроил кубок в переплетении кистей, кои опустил на колени, и вопросительно уставился на хозяина. Вопросительно, и ОЧЕНЬ выразительно. Что же, улыбнулся про себя митрополит, слухи определенно не врали.

— Батюшка твой, великий государь Иоанн Васильевич, поведал мне о твоей просьбишке малой. Скажи, отрок, для чего ты хочешь познать лекарское дело?

— Чтобы исцелять болезни.

Перед мысленным взором церковного иерарха промелькнуло видение толп нищих и убогих.

— У кого же?

— Своей семьи.

— И только лишь?

Еще один выразительный кивок, и видение нищих и калек бесследно растворилось. Остался лишь мальчик, мать которого умерла от неизлечимой болезни, и его детское желание защитить братьев и сестру от подобной участи.

— Гм, отрадно. Что ж, благословляю тебя, на сей труд.

Глядя на то, как мальчик опять пригубил подостывший сбитень, митрополит начал склонятся к тому, что врачевательское учение можно и разрешить. С некоторыми ограничениями, конечно — но все же, все же.

— А у меня для тебя и подарок есть. Мне сказали, что ты книги любишь?.. Подай-ка вон тот сверток. А лучше сам его и разверни.

Освобождаясь от плена посконной тряпицы, на свет показалась небольшая, но изрядно толстая книга в невыразительно-коричневой кожаной обложке без каких-либо надписей и украшений. Юные руки аккуратно огладили заметно засаленные уголки переплета, подцепили и перевернули первую страницу…

— Книга глаголемая Вертоград Прохладный, избранная от многих мудрецов о различных врачевских вещах, ко здравию человекам пристоящих.

Отметив на удивление звонкий голос царственного молчуна, Макарий негромко пояснил.

— Книгу сию собственной рукой написал Николай Любчанин, лечец деда твоего, государя Василия Иоанновича, в году семь тысяч сорок втором от сотворения мира. За три года до своей смерти.

— И через год после смерти деда моего.

— Хм?

Разговор определенно начинал приносить удовольствие. Как-то резко вспомнились слова духовника царевича Агапия, про то, что подопечный частенько ставит его в затруднительное положение своими вопросами… Острый ум в столь малом возрасте, это очень хорошо!..

— Все верно. Быть может, ты хочешь спросить меня о чем-то еще?

Согласный кивок тут же предварил первый вопрос:

— Отче, ты знал бабку мою, государыню Елену Васильевну. Какая она была?

— Хмм?.. Царственная. Сильная, если ты понимаешь, о чем я, отрок. Умная и весьма прозорливая.

Вспомнив дела дней минувших, Макарий немного расслабился, отпил сбитня и настроился на благодушный лад.

— Отче. А ты не знаешь, кто именно из ближних бояр ее отравил?..

— Кхе-кха-кха!!!..

— Отчего же, сыне мой Уар, ты не даешь себя остричь? Ведь сказано святым апостолом Павлом: не сама ли природа учит вас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него?

Вместо ответа довольно рослый для своих девяти (уже три месяца как) лет мальчик повернулся к небольшой книжной полке, что была до этого у него за спиной, уверенно подхватил средних размеров том, и раскрыл его на одной из многочисленных закладок. Затем отошел немного в сторону, оставив указательный палец на нужном месте.

— Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла, глава одиннадцатая, стих четырнадцатый. Гм. Что же, сыне, хвалю за знания твои и усердие. Отрадно мне видеть…

Но вслед за первой книгой пришел черед и второй. Тихонько зашуршали листы желтоватой пергаментной велени, вновь коснулся строчек древнего устава палец, и духовник царевича Дмитрия заметно упавшим голосом прочитал: