Страница 92 из 108
— Что случилось, донна Кристи? Скажите! Скажите!
Донна Кристина и Мария поделились с ними новостью, не жалея слов и не скупясь на жесты.
— Иисусе! Иисусе! Неужто у нас завелись воры?
И вмиг слух о краже стал перелетать от соседа к соседу по всей Пескаре. Мужчины и женщины принялись строить предположения и догадки, кто бы мог быть вором. Новость, дойдя до последних домиков Сант-Агостинского предместья, приняла внушительные размеры: речь шла уже не о простой ложке, а о всем серебре дома Ламоников.
Была чудная погода. На террасе расцветали розы, и два чижика в клетке громко пели, кумушки высунулись из окон, чтобы поболтать о прелестной теплой погоде. Из-за вазочек с васильками показывались женские головки, напоминая своей болтовней мяуканье котов на крыше.
— Кто бы это мог быть? — то и дело спрашивала донна Анна, сложив руки.
Донна Изабелла Сертале, которую прозвали куницей за ее вкрадчивые манеры, придающие ей сходство с этим хищным зверьком, спросила своим пронзительным голосом:
— Кто был только что у вас, донна Кристи? Если не ошибаюсь, я видела, как уходила от вас Кандия…
— А-а-а! — воскликнула донна Феличетта Маргазанта, прозванная сорокой за свою беспрерывную болтовню.
— А! — повторили другие кумушки.
— И вы не подумали?
— И вы не заметили?
— Разве вы не знаете, кто такая Кандия?
— Разве мы не говорили вам, кто такая Кандия?
— Я уверена.
— Белье-то стирает она хорошо, что и говорить. Она — лучшая прачка в Пескаре, что и говорить. Но у нее цепкие пальцы… Разве вы не знали об этом, кума?
— Я как-то недосчиталась двух скатертей.
— И я — одной.
— А я — рубахи.
— А я — трех пар кальсон.
— А я — двух наволочек.
— А у меня исчезла новая нижняя юбка.
— А у меня вечно чего-нибудь не хватало.
— И у меня.
— И у меня.
— Я не прогнала ее: в самом деле, кого я возьму вместо нее? Сильвестру?
— Ах! Ах!
— Анджелантонию? Бибашетту?
— Одна хуже другой!
— Приходится терпеть.
— Но ложка — это…
— Это уж слишком!
— Вы не спускайте ей, донна Кристи, не спускайте этого!
— Кто спускает, а кто — нет, — многозначительно произнесла Мария Бизаччиа; хотя у нее было спокойное и добродушное лицо, но она не упускала удобного случая выставить в дурном свете других слуг дома.
— Мы-то уж подумаем, донна Изаббэ, мы подумаем!
Так болтали без конца кумушки у окон. И обвинение, переходя из уст в уста, распространялось по всей местности.
На следующий день рано утром, когда Кандия Мерканда перетирала щелоком белье, на пороге прачечной появился полицейский Биаджо Пеше, прозванный Капральчиком.
— Тебя сейчас же требует в управу господин голова, — заявил он прачке.
— Что ты говоришь? — спросила Кандия, нахмурив брови, но не переставая стирать.
— Тебя сейчас же требует в управу господин голова.
— Меня требует? Для чего? — продолжала спрашивать Кандия немного грубым тоном, не зная, чему приписать это неожиданное требование, и упираясь, как упрямое животное, пугаясь своей тени.
— Не могу знать для чего, — ответил Капральчик. — Я получил приказание.
— Какое приказание?
Женщина из природного упрямства не переставала задавать ему вопросы. Она не могла понять, в чем дело.
— Меня требует голова? Для чего? Что я сделала? Не хочу идти. Я ничего не сделала.
— А, так ты не хочешь идти? Берегись же! — сказал Капральчик, потеряв терпение.
Он ушел, придерживая рукой эфес старой шпаги и бормоча угрозы.
В это время соседи, слышавшие этот разговор, вышли из своих квартир и стали смотреть на Кандию, которая продолжала стирать белье. Так как они знали о пропаже серебряной ложки, то начали пересмеиваться и перебрасываться двусмысленными шутками, которых Кандия не понимала. Их усмешки и намеки вселили беспокойство в душу женщины, ее тревога усилилась, когда снова появился Капральчик в сопровождении другого полицейского.
— Марш! — решительно сказал Капральчик.
Кандия молча вытерла руки и пошла. Прохожие останавливались на площади. Роза Панара, недолюбливавшая Кандию, крикнула с порога лавки:
— На расправу! — И засмеялась жестоким смехом.
Испуганная прачка, не подозревавшая причины этого преследования, не знала, что ответить на него.
Перед управой толпилась кучка зевак, которые хотели видеть, как ведут Кандию. Бедная женщина, едва сдерживая приступ гнева, быстро поднялась по лестнице и в смущении предстала перед головой.
— Чего вам нужно от меня? — спросила она.
Дон Силла, миролюбивый человек, был удивлен гневным голосом прачки и с недоумением взглянул на двух верных охранителей достоинства городской управы. Затем, взяв щепотку табаку из роговой табакерки, сказал:
— Садитесь, дочь моя.
Кандия продолжала стоять. Ее кривой нос вздулся от гнева, а сморщенные щеки дрожали.
— Скажите же, дон Си.
— Вы приносили вчера белье донне Кристине Ламоника?
— Да, но что же? Что такое? Недостает чего-нибудь? Все в целости, каждая вещь… Все есть. Что ж такое?
— Погодите минутку, дочь моя! В комнате было серебро…
Кандия, догадавшись, в чем дело, нахохлилась, как рассвирепевший сокол, который собирается броситься на добычу. Ее тонкие губы дрожали.
— В комнате было серебро, и донна Кристина недосчитывается одной ложки… Понимаете, дочь моя? Не захватили ли вы ее… по ошибке?
Кандия подпрыгнула, как саранча, услышав незаслуженное обвинение. Она и в самом деле ничего не брала.
— Как, я? Как, я? Кто говорит это? Кто это видел? Вы удивляете меня, дон Си! Вы удивляете меня! Я воровка? Я? Я?
Ее негодованию не было границ. Ее тем более задевало это несправедливое обвинение, что она чувствовала себя способной на поступок, который ставился ей в вину.
— Так, значит, вы не брали? — прервал ее дон Силла, усаживаясь в свое судейское кресло и благоразумно отодвигаясь в глубь комнаты.
— Удивляюсь вам! — снова затараторила женщина, размахивая, словно палками, длинными руками.
— Ну, идите. Там будет видно.
Кандия вышла не поклонившись и стукнулась о косяк двери. Она была вне себя и даже позеленела вся. Выйдя на улицу и увидев собравшуюся толпу, она поняла, что общественное мнение против нее, что никто не поверит в ее невинность. И все-таки она стала кричать о своей невинности. Толпу это забавляло, и все начали смеяться над ней. Рассвирепев от гнева, она в полном отчаянии вернулась домой и на пороге разразилась рыданиями.
Дон Донато Брандимарте, живший рядом, встретил ее насмешками.
— Плачь сильнее, громче: пусть соберется народ.
Так как нужно было стирать грязное белье, то она наконец успокоилась, засучила рукава и принялась за работу. Работая, она думала о своей невиновности, строила планы защиты, искала в своем хитром женском мозгу какой-нибудь ловкий способ доказать свою невиновность; она изобретала самые тонкие комбинации, прибегала ко всем приемам красноречия народного диалекта, чтобы усилить аргументы, которые убедили бы этих недоверчивых людей.
Окончив работу, она ушла, ей хотелось предварительно зайти к донне Кристине.
Но донна Кристина не вышла к ней. Мария Бизаччиа выслушала Кандию, покачивая головой и ничего не отвечая, и удалилась с сознанием собственного достоинства.
Тогда Кандия обошла всех своих клиенток. Всем рассказывала она о происшествии, всем доказывала свою невиновность, присовокупляя каждый раз все новые аргументы, усиливая красноречие, разражаясь гневом и падая духом перед общественным недоверием, но все было напрасно. Она чувствовала, что недоверие к ней возросло до последних пределов. Мрачное отчаяние овладело ее душой. Что еще предпринять?! Что еще говорить?!
Между тем донна Кристина Ламоника велела позвать крестьянку Чиниджию, которая с большим успехом занималась чародейством и врачеванием простыми травами. Чиниджия не раз разыскивала украденные вещи, поговаривали, что она входила в сделки с мелкими воришками.