Страница 38 из 138
Фламма. Я волнуюсь, словно силы жизни покидают меня, словно крови в моих венах недостаточно для наполнения моего сердца! Жизнью тысячи людей, может быть, уже исчерпывается вся полнота жизни?
Стено. И вся жизнь будет твоя.
Фламма. Когда?
Стено. Когда будешь менее алчен.
Фламма. Менее алчен?
Стено. Чаша, которую ты подставляешь под слишком бурную струю, не может наполниться.
Фламма. Ах, Даниэле, необходимо, чтобы я превзошел других даже в алчности, мне даже необходимо быть самым сильным и самым алчным, — чтобы из моих рук не ускользнуло, чтобы не было отнято у меня все это, что должно быть моим. Мучительное ожидание, бешенство, торопливость, заставляющая задыхаться…
Стено. Но умел же ты ожидать в безмолвии! Фламма. Ах, ты вспоминаешь время, когда эта комната была погружена в безмолвие? Великий океан невыраженных мыслей вокруг меня, изо дня в день, изо дня в день… Теперь я — «Тот, кто выражает», и «Тот, кто вызывает человеческий крик». Мне нельзя безмолвствовать. Мой дом под защитой народа. Мое имя — в движении ветра. Слушай,
Доносятся крики, уносящиеся в глубь города. Фламма выходит на балкон и смотрит.
Рим!
Глубоко вздыхает.
А там, по ту сторону стен, безмолвие римских полей, с их пахучей высокой травой…
Друг приближается к нему и встает возле него. Молчание.
Итак, все решено. Погрузим руки в кровь и в грязь, по самый локоть.
Молчание.
Чем-то занят, над чем-то задумался в данную минуту Чезаре Бронте? Спокоен? Уверен?
Молчание. Он поднимает глаза к звездному небу.
Смотри, как сверкает Медведица сегодня вечером! Мой знак над моей кровлей в продолжение стольких лет: семь немых звезд. Только что вас было здесь семеро: семь лучистых сердец. Хорошая примета, Даниэле Стено!
Оттенок его голоса исключительно двойственен, смесь горечи, печали и жара. Он поворачивается и ходит по комнате, охваченный непреодолимым беспокойством.
Некто сказал: «Можешь заставить звезды вращаться вокруг тебя?»
Смотрит другу в лицо.
Ты думаешь, что у меня бред? Ты печален.
Протягивает ему руки.
До свидания, Даниэле. Оставь меня. Буду работать. Бессонная ночь. Завтра встань пораньше.
Стено. Отдохни, спи. Ты — тоже человек. Усни, чтобы подняться с зарей.
Фламма. На заре ты застанешь меня на ногах. До свидания.
Он провожает друга печальными глазами. Оставшись наедине, он выходит на балкон с видом человека, который чувствует, что задыхается. Тяжело дышит вечерним воздухом. Поворачивается, делает несколько шагов, подходит к заваленному картами столу, перелистывает их. Прислушивается, как если бы за дверью ему послышался шум или голос. Отходит от стола. Останавливается посредине комнаты, остается несколько мгновений неподвижным, устремив вдаль глаза, средь колеблющихся теней, которые бросают зажженные свечи. Услышав вдруг женский голос за запертой дверью, вздрагивает.
Голос. Он ждет меня, ждет меня. Я вам говорю, что он ждет меня. Откройте дверь!
Входит Комнена. Она закутана в густое покрывало, сквозь которое просвечивает металлическая чешуя шляпы, похожей на маленький шлем с крыльями. Под темной одеждой, которой обтянута ее необыкновенно гибкая и сильная фигура, всякое движение порождает как бы длинные лучистые волны, вплетенные в нее. Она не носит других украшений, кроме маленькой головы Медузы, сверкающей на груди, как на кольчуге.
Комнена (открывая лицо, несколько задыхаясь). Вы меня ждали…
Повелительный оттенок в ее голосе перешел в неуловимую мелодичную ноту, которая, обрываясь, как бы проникает в глубочайшую тайну существа, в слепой природный сумрак, где таятся первородные законы, по которым судьбы людей перед лицом жизни и смерти сплетаются в тысячи извивов ненависти и любви. Ее голос кажется как бы вопрошающим, и в то же время бесстрашная уверенность, непогрешимая убежденность делают его утверждающим, как если бы она говорила: «Вы принадлежите мне, вы — мой». Она стоит там, у двери, уже без покрывала, со своими глазами, — глазами судьбы, со своими руками, полными обещания, лицом к лицу с тем, кто жаждет вселенной. Она улыбается, и вот ее улыбка останавливает время, уничтожает мир. А он смотрит на нее, как безумный, смотрит на видение своего бреда, не произнося ни слова, с каким-то колеблющимся ужасом, не веря в действительность этого появления.
Вот, пришла.
Фламма остается безмолвным, смущен и колеблется.
Пришла к вам, Руджеро Фламма!
Слоги этого имени отчетливо и громко звучат в тишине, как если бы она высекала их из кристалла.
Фламма (растерянно, тихим голосом). Пришла ко мне? Пришла ко мне? И это — вы, живая, подлинная… Моя лихорадка не вводит меня в заблуждение… Я думал, что мне никогда не придется говорить с вами на земле… Слишком далеко, чтобы звать вас… А теперь… пришла ко мне! Вы это сказали. Я слышал свое имя… Но это могло бы и не быть правдой… Может быть, это и неправда… Я только что был подавлен, как в лихорадке, или, может быть, опьянел: видел, слышал… Боялся закрыть глаза, боялся отдохнуть… Вы были там, как теперь.
Женщина улыбается, чувствуя трепет этого глубокого сердца; она оперлась о пьедестал, стоящий между двумя дверьми, приподняв и несколько откинув назад свою голову. Ее лицо залито улыбкой, как трепещущей и нежной водой, и все черты как бы погружаются в нее и теряют свою алмазную твердость.
Комнена. Это — я, живая. Хотите коснуться моих рук?
Она улыбается и говорит тихо, в тени, как если бы он уже приблизился к ее губам, как если бы их обоих уже замыкал некий таинственный круг.
Фламма (не приближаясь). Я думал, что мне не придется говорить с вами никогда… Я видел вас сквозь дым сражения, — вы то появлялись, то исчезали. У вас было такое лицо, какое должно быть у женщины, которой я мог бы сказать слова, не срывавшиеся до сих пор с моих уст… Когда ваши глаза встречались с моими, я думал: «Она любит игры, в которые люди играют со смертью и в которых смерть могла бы победить». Среди волнения борьбы мое враждебное сердце приветствовало вас издалека…
Комнена. Ах, иногда мне казалось, что я чувствую в моих руках биение вашего неистового сердца, что в крови, нахлынувшей вдруг к вашему челу, я чувствую пламя, жар! Когда шум заглушал ваш голос и разгорались все разнузданные страсти этих людей, и гнев метал свои угрозы, и ненависть пыталась поразить вас в спину, когда исступленные рукоплескания ваших сторонников раздавались вокруг вас, как удары камней о кремни, и каждый из них казался способным на дикое насилие, когда громадная зала была наполнена электрическим вихрем бури, — я думала: «Кто же теперь удвоит его силу? Из какого тайника он извлечет слово, которое порабощает, движение, которое укрощает?» Я видела ваше торжество, и с дрожью, пробегавшей по моим жилам и по моему телу, я думала: «Он знает, что мой взгляд устремлен на него одного!»