Страница 37 из 138
Мартелло. Каждый из нас готов.
Фламма. На решительное действие? На уличную борьбу?
Мартелло. На все! С вами, теперь и всегда.
Фламма. Во имя жизни, понимаете? Во имя существования! Необходимость насилия принуждает нас, гонит. Ни одно жизненное дело не может быть совершено, не обагрив народа кровью. Нам уже нельзя остановить начатый натиск. Необходимо ускорить его, сделать его стремительным, коротким, единодушным, победоносным, сосредоточить его в том испытании во имя другого, более великого испытания, которое, однако, близко. Понимаете? Час пробил даже для того, кто отказывается: для умирающего, который не хочет умирать.
Он умеряет свой голос и свои движения, но как в первом, так и в последних дрожит какое-то сдержанное бешенство. Во время молчания он ходит по комнате, затем останавливается снова. Слова, что срываются с его уст, кажутся продолжением тех, которые он говорит в своей душе, более пылких и более гордых слов. Для него в числе этих семи человек стоит незримый исполин: Чезаре Бронте.
Мы уже прикоснулись к земле, спросили землю, припадали к ней, слышали клокотание ее источников под ее высохшей поверхностью, в ее глубине… Она хочет быть взрытой, разрыхленной, потревоженной, обработанной. Она еще так богата, что может вскормить семена самой возвышенной надежды. И если бы мы извлекли из нее только это, разве наше дело не было бы плодотворным, делом сеятелей? Наша земля надеется. Разве вы не чувствуете томления божественной надежды в этой толпе, которая мычит там, внизу, как заблудившееся стадо? Если бы мы разбудили в ней только это томление, мы уже доказали бы жизнеспособность. Это не голод, не один голод повсеместно стонет и протягивает руки, это — восстание против невыносимой лживости, которая вторгается во все области нашего существования, искажает его, отравляет, грозит смертью. Во имя жизни, во имя существования необходимо уничтожить эту ложь. «Докажи, что у тебя есть право и сила, — сказал сегодня один человек. — Докажи, что ты — новая сила и новое право».
Затаенный гнев ожесточает его голос. Он делает несколько шагов, затем возвращается назад, останавливается. Мужественное волнение воодушевляет его речь.
Годы и годы я жил один, в своей пустынной комнате, наедине с властной думой, один с невыраженной истиной. В одиночестве и в безмолвии я дышал дымом своей гордости, который заставлял меня задыхаться, пока не почувствовал наконец, что он превратился внутри меня в живое упорное пламя, в вихрь страстей. Тогда я бросился в самый разгар битвы. Мой дух не знал больше отдыха. Я больше не стремился к благу дня, а только к исполнению своего дела. Кое-кто из вас был со мной с самого начала, он — свидетель. Эта истина, рожденная во мне при соприкосновении с землей, распространяется всюду, проникает внутрь, смущает, волнует, окрыляет. Ее благородство — в ее происхождении, доказательство ее прочности — в просторе ее пути. Разве во все века не вытекает из всякой новой истины право на человеческую жертву, которая необходима ей для самоутверждения? Сама моя вера делает меня предъявителем и провозгласителем этого сурового права. Вы тому свидетели. Во имя существования!
Он делает движение, как бы для того, чтобы слить их воли в одну.
Итак, все решено. Каждый готов.
Аграте. Каждый по мере своих сил и сверх своих сил.
Фламма. И сверх сил! Прекрасное слово, Марко Аграте: единственное, которое соответствует нашему рвению. Каждый сверх своих сил. Нужно совершить чудеса. Уличная схватка должна быть коротка, крайне стремительна, почти молниеносна, должна разыграться на всех пунктах в одно и то же время, единодушно, решительно. Наше спасение — в неудержимом движении деревни. Отряды поселян составляют основу нашего наступления. После первого сопротивления войско распадется, останется небольшое ядро. Когда центральная власть очутится в наших руках, за уличной резней последует война на границе и на море: более широкая попытка. Целое племя снова борется за существование, за самосохранение, будит и приводит наконец в движение свои наиболее глубокие инстинкты, извлекает из глубины своей сущности скрытую первородную энергию, на свободе закаляет ее в огне событий, воодушевляет ее всем своим дружным порывом, вооружает ее всей своей жизненной необходимостью, воспламеняет ее своим гением, ожесточает ее, возвеличивает, приравнивает Судьбы и Природу… Вы, Марко Аграте, являетесь из деревни. Неужели там одна смерть и непоправимое разложение? Разве плуги без сошников? Серп без лезвия? Разве мать сыра земля не дает больше колосьев? Тяжелых колосьев и грубых людей для голода и для войны она еще произведет… Вокруг наших бессонных глаз круги от лихорадки, Клавдио Мессала. Вы открыли во время нашего бодрствования тайну, благодаря которой Протектор, вербуя свои ополчения, делал их вдруг более грозными, нежели какое угодно закаленное в боях войско? И мы еще посмотрим, есть ли у вас другое сходство с Корсиканцем, кроме формы подбородка…
Мессала. Каждый сверх своих сил!
Фламма. А вам, Себастиано Мартелло, — море. Вы снова примете командование, которого вас лишили, — увеличите число кораблей, создадите флот, стянете со всех сторон святое ополчение, возобновите подвиги и славу. Чего не может воля героя! В начале войны за независимость флот северян насчитывал сорок два корабля, к концу войны — почти шестьсот. Арсеналы станут адом. Какая великая задача у вас! Весь организм родины дышит морем, может жить, только дыша морем…
Мартелло. Каждый сверх своих сил!
Фламма. В дни латинского мира, Сиджисмондо Леони, когда настанет для нас время праздновать новые судьбы на Средиземном море, вы, без сомнения, ощутите в своей крови более могучий ритм искусства, как Микеланджело после сооружения плотины, тогда вы изваяете колоссальную статую Родины, наподобие древней Победы, — на носу корабля, который будет иметь форму сошника. Иначе мы не сумеем почтить ее. А вы, Коренцио, и вы, Фауро, откроете тогда черты красоты в деле жизни, которое мы совершим, а ваши ученики будут повторять их. Я знаю, я знаю, какое подтверждение сообщает ваше единомыслие и единодушие равных вам истин, во имя которых я восстал…
Он протягивает руку этим людям, в каждом из которых возвысил мечту.
До свидания! Завтра предстоит трудовой день. Пусть все будут здесь пораньше. Я буду на своем посту. Так помните. Каждый сверх своих сил! Слава ждет всех вас. До свидания!
Все крепко жмут ему руку. Их соединяет мужественное братство, обещание верности потрясает ими. Порыв единодушной воли освящает пустынную комнату. Время от времени издалека ветер приносит неясные крики толпы.
До свидания!
Люди уходят. Он смотрит, как они удаляются. В то время как Даниэле Стено готов перешагнуть через порог, он вдруг окликает его. Его голос изменился, подернулся каким-то покровом.
Останься, Стено, на минуту.
Даниэле Стено поворачивается и возвращается к Фламме, последний опускается на сиденье близ стола, поддерживая чело рукой.
Стено (наклоняясь к нему, с почти сострадательной нежностью). Устал?
Фламма (поднимаясь). Нет. Но мне нужно вздохнуть… Какой удушливый вечер! Не чувствуешь? Может быть, у меня лихорадка?
Протягивает другу руки.
Стено. Ты взволнован от усталости. Ты тысячу раз отдавал себя сегодня. Жил, как тысяча людей.